не давал, и, будучи человеком опытным, развернулся и ушел. Потом он узнал, что приходили из ЧК. Тогда, даже не заходя домой, собрав вещи и деньги у знакомых, Шкловский по тонкому льду залива ушел в Финляндию.
В 1922 году в стране готовился первый громкий открытый политический процесс, направленный против правых эсеров. Несмотря на большевистскую амнистию 1919 года, повсеместно шли аресты. Шкловский понимал, ему несдобровать, и из Финляндии перебрался в Германию. Из заполненного эмигрантами Берлина он следил за судом над эсерами. На скамье подсудимых были его недавние братья по оружию.
Шкловский проходил по трем важным эпизодам, которые фигурировали на процессе. Во-первых, подготовка к вооруженному восстанию весной 1918 года в Петрограде. Во-вторых, руководство броневым дивизионом и участие, вольное или невольное, в слиянии эсеровской военной организации и военной организации белогвардейского «Союза Возрождения». В-третьих, руководство подрывной группой, разработка планов диверсионной деятельности на железной дороге.
Окажись Шкловский на скамье подсудимых, его бы ждал лагерь и, в конце концов, расстрел. Но Шкловский был в Берлине. Это столица русской эмиграции, здесь выходили русскоязычные книги и газеты, где работали знакомые литераторы. Тем не менее, Шкловский чувствовал себя неуютно. Он так и не выучил немецкий, а здешние русские в его глазах по всем статьям уступали тем, что остались на Родине. Наконец, он пережил личную трагедию – несчастливую любовь к Эльзе Триоле, сестре Лили Брик, впоследствии известной писательнице и жене Луи Арагона. Он писал книгу о своей несчастной любви и закончил ее письмом во ВЦИК с просьбой разрешить вернуться домой. Такой любовной прозы русская литература еще не знала. Удивительно, но Шкловскому – боевику, участнику подготовки убийства Володарского – разрешили вернуться.
Он вернулся с покаянием и был с благодарностью принят. Это не тот случай, когда слово дал, слово взял. Люди, которые писали подобные письма, выступали с подобными прошениями, вернуться в лагерь политической оппозиции уже не могли. Товарищеская среда их не принимала. Это всегда был билет в одну сторону.
Возвращаясь из Берлина, он надеялся, что ему удастся заниматься чистым искусством, а советская власть не будет его трогать. Как мог, он пытался балансировать на этом лезвии бритвы в течение многих лет.
Вернувшись в Россию в 1925 году, Шкловский постоянно жил в Москве – это было одно из непременных условий власти. Здесь не было ОПОЯЗа, но был ЛЕФ, близкая по духу группа литераторов, возглавляемая бывшим опоязовцем Осипом Бриком и старым другом Шкловского Владимиром Маяковским. Он старался остаться прежним – Шкловским-формалистом, Шкловским-теоретиком литературы. Но это не кормило. Зарабатывать приходилось в кино – писал сценарии, работал на Третьей кинофабрике. Мечтал о возрождении ОПОЯЗа – тщетно. Дни русского формализма были сочтены. Дни Шкловского-формалиста – тоже.
Молодой Вениамин Каверин назвал свой роман о Викторе Шкловском «Скандалист, или вечера на
