Так победим.
Ребров плеснул в ладонь одеколона и быстро размазал по щекам.
Завтракали, как всегда, в оранжерее.
– Генрих Иваныч, как вы себя чувствуете? – спросил Ребров, помешивая кофе.
– Прекрасно, – Штаубе с аппетитом ел яичницу с ветчиной, – сон – лучшее лекарство. Авиценна прав.
– Не болит?
– Абсолютно. Ольга Владимировна, голубушка, налейте мне еще сока.
Ольга встала и принялась разливать всем апельсиновый сок из хрустального кувшина. Когда дошла очередь Сережи, он накрыл стакан ладонью и буркнул:
– Не буду.
Ольга протянула ему левую руку с согнутым мизинцем. Сережа, помедлив, нехотя взялся своим мизинцем за Ольгин.
– Мирись, мирись, мирись и больше не дерись, – сказала Ольга.
– А если будешь драться, то я буду кусаться, – пробурчал Сережа.
Ольга поцеловала его в голову и налила ему сока. Ребров допил кофе, вытер губы салфеткой:
– Друзья. С вашего позволения, я воспользуюсь свободной минутой для небольшого сообщения. Я не сказал вам вчера, но и, по-моему, к лучшему. Брикеты от Голубева не поступили.
Ольга замерла со стаканом в руке. Штаубе перестал жевать:
– Как… как не поступили?
Ребров отрицательно покачал головой.
– А Маша? – Ольга поставила стакан.
Он снова качнул головой.
– Но, Виктор Валентиныч, я не понимаю! – повысил голос Штаубе. – Тогда как нам понимать прикажете ваши воскресные показания? И Маша? Что же получается, нас водят за нос? Я не понимаю ничего, объясните мне толком!
Ребров вздохнул:
– Дорогой Генрих Иваныч. В воскресенье я сказал про педагогов. Вы должны это помнить.
– Да! Я и помню! – взвизгнул Штаубе. – Помню! Как вы позволили, вы дали этой твари, этой… ебаной суке обещать! Обещать и довериться! Как она смеялась, как согласилась! Блядь эта! И вы, вы заступились за Мишаню! Вы! Вы! – Он резко и неуклюже встал, опрокинув стакан с соком. – И я, я вам говорю! Я говорю вам, что я презираю Мишаню! Я срал на орловские! Срал! Я срал и ссал на ваши упражнения с ним! Я срал на эти вонючие деньги! Они, видите ли, поставили нам условие! Прошли пару черных! Благодетели! Нет! – Он постучал пальцем в стол. – Вы не закончите с третьим! Нет, нет! И не надо мне подробностей! Не надо этих фокусов с челюстью! Я не клоун вам, Виктор Валентиныч! Я не Найман! Не этот… не эта тварь! Блядская! У-у-у, мрази! – Лицо Штаубе побелело, в глазах блеснули слезы. – Я, я старик! Старик! И я, по-вашему, должен вот для этой ебаной, блядской гадины доставать! Да?! Я, инвалид, больной человек?! Я должен ублажать Злотникова?! Идти в исполком?! Забирать?! С этими сволочами ездить?! Да?! Да?! И комки?! Да? И плиты? Я?! И вы равнодушно с этим смиряетесь? Вы?! Вы?!
Ребров поднял опущенную голову и тихо произнес:
– Промежуточный блок у меня.
Штаубе замер:
– Как это?
– Еще пятнадцатого. Лежит у Тамары Алексеевны.
Штаубе перевел недоумевающие глаза на Ольгу.
