спортсмены, писатели, актёры, оставшиеся в России, честнее и последовательнее разочарованных заграницей возвращенцев, не говоря уж о пробовавших усидеть на двух стульях. Обитая на Западе, последние регулярно ездят на Родину за наградами, премиями, званиями, заочно занимают там кафедры, профессорские должности, читают лекции, ведут семинары, издаются, отзываются на приглашения Кремля, выступают на конференциях, принимая всевозможные блага и. отбывают назад. Что-то некорректное выпрыгивало в снобизме этой публики. За глубокомыслием же её скрывается не плюрализм, а конформизм, не гибкость, а банальное лукавство с циничной властью, игра с самим собой, а не с нею. Нелепы были укоры российской интеллигенции, что мир отмечает юбилеи великих русских писателей, а правителям в Москве не до своих классиков, что на Западе пишут о 100-летии Октябрьской революции, а Кремль замалчивает историческую дату, продвигая идею примирения.
Я в своей эмиграции счастливо избежал конформизма и раздвоения. И разбираясь с вывертами собственного снобизма, пытался осмыслить его истоки. Скажем, со снобизмом по отношению к женщине я управился, навязав его Марку Берковскому, герою моего «Романа Графомана». Тот повторял чеховское: «Конечно, женщина есть женщина и мужчина есть мужчина», но «лучше страдать, чем успокаивать себя на том, что женщина есть женщина, а мужчина есть мужчина». Кто хоть раз в жизни потерпел от неразделённой любви, поймёт моего литературного героя. Он, конечно, задавался и вопросом почему «когда сойдутся немцы или англичане, то говорят о ценах на шерсть, об урожае, о своих личных делах; но почему-то, когда сходимся мы, русские, то говорим только о женщинах и высоких материях. Но главное – о женщинах». Да что Чехов, наш первый поэт Пушкин пробовал прояснить, что есть женщина. Уж и роман в стихах написал. И в 8-й главе публикует через два года: «Я вышла замуж. Вы должны, /Я вас прошу, меня оставить, /…Я вас люблю (к чему лукавить? /Но я другому отдана; /Я буду век ему верна.». А в отрывках-набросках незадолго до смерти вдруг всё заново: выставляет героя, размышляющего над сказанным Клеопатрой: «Свои я ночи продаю, / Скажите, кто меж вами купит /Ценою жизни ночь мою?». Выставляет такое с целью спросить себя: «Да и само условие неужели так тяжело? Разве жизнь уж такое сокровище, что её ценою жаль и счастия купить? Посудите сами: первый шалун, которого я презираю скажет обо мне слово, которое не может мне повредить никаким образом, и я подставляю лоб под его пулю.».
… Став членом клуба «Сноб», я, не оставляя попыток разобраться как со снобизмом литературных героев, так и со своим собственным, окунулся в омут интернетных тусовок. Каждый день начинал с того, чтобы заглянуть на сайт «Сноба». И каждый вечер заканчивал тем же. И так десять лет. Драма борьбы вокруг свободной интернетной площадки разворачивалась на моих глазах. На «Сноб» оказывала давление кремлёвская цензура. Однажды дело дошло до попытки запретить выставлять комментарии в свободном интернете. Из этой затеи вышел публичный скандал. В результате комментарии
