ающийся голос мальчишки. – Конечно, серьёзные.
«Боже ж ты мой, да это ж, кажется, я…» – пугаюсь.
– Извините, пожалуйста, – перебивает тот же голос мои мысли, – мы просто немного задумались… – Незнакомый паренёк живо встаёт и занимает место в проходе между стеной и последней партой дальнего от стола педагога ряда.
Кабинет, кажется, химии, в сущности, совсем даже небольшой. С удивлением рассматриваю его, узнавая, радуясь: когда-то, в мои школьные годы на рубеже семидесятых-восьмидесятых, он казался мне почему-то особенно огромным, широким; в нём была даже своя собственная лаборантская, где хранились разного рода химикаты, колбочки, баночки для проведения опытов. Возможно, из-за этого (обычно мы собирались в кабинете нашего классного руководителя, учителя физики, но в тот день он, видимо, был кем-то занят) мне и запомнилось это, в сущности, ничем не примечательное школьное собрание нашего класса. На нём наша Елизавета в очередной раз решила обсудить наши выпускные характеристики, которые тогда обязательно прилагались к аттестатам – табелям оценок. Их тексты, конечно же, писала она сама, но подписывал в том числе и председатель совета отряда – он же, обычно в старших классах, секретарь комсомольской организации. Поэтому все комсомольцы – а это всегда почти класс в полном составе – обязаны были по-товарищески участвовать в их обсуждении.
– Задумались? – сердится учительница. – Или заснули?..
Конечно, она права: характеристика очень важна для поступления в любое престижное учебное заведение, где приёмная комиссия изучает её с не меньшим, а то и с большим пристрастием, чем сам аттестат зрелости – ну, табель оценок то есть. Нужно активно участвовать в обсуждении, добиваться своего, доказывать.
– Не-ет, что вы, – задумчиво тянет хриплый голос, – правда задумались…
Мысль лихорадочно мечется в поисках выхода, объяснения происходящему: как можно вновь оказаться здесь? Это собрание в конце зимы – кажется, первого февраля 1980 года – и вправду было не совсем обычным. И дело не только в месте его проведения. Просто на нём мы все, кажется, впервые поняли, что уже через какие-то четыре месяца расстанемся друг с другом, что школа для многих из нас закончится навсегда.
С того времени прошло… – а, действительно, сколько прошло? – почти сорок лет!
Сегодня с утра – помню точно! – было первое февраля 2019 года. На работе всё шло как обычно: после фейерверка важных утренних встреч, совещаний, летучек в головном офисе мы выехали на нашем стареньком уазике к себе в контору, расположенную на Заневском проспекте. И я, кажется, задремал, сидя на переднем пассажирском кресле.
И что теперь?
А теперь вдруг оказался здесь, точнее даже, «не тут»: в далёком прошлом!
Что интересно: это собрание помню очень хорошо, несмотря на прошедшие десятилетия! Сейчас наша классная дама потянет меня к доске, стыдя и беззлобно поругивая за якобы равнодушное отношение к своим товарищам и нежелание высказываться на их счёт. Вообще-то она у нас нормальная, правильная; можно даже сказать, добрая, с пониманием нашего поколения, хотя сама уже и очень немолодая. Выпустив наш восьмой «А» в самостоятельную жизнь, она спустя два года доведёт оставшихся в школе учеников до аттестата о среднем образовании – мы с моим другом, да и многими другими поступим в средние специальные учебные заведения – и выйдет на пенсию. Это она от усталости теперь ругается: ну-ка после шести часов уроков проведи ещё собрание класса, а затем до позднего вечера вноси изменения в характеристики учеников. Жуть! А их, этих учеников-то, кстати, почти пятьдесят человек – сорок восемь, если уж быть точным, – что в два раза больше, чем в любом современном классе. Не знаю почему, но цифру эту помню до сих пор. В разные годы мне приходилось быть и старостой класса, и членом совета отряда, а затем и дружины, и даже горнистом школы, хотя и не большой я в этом деле специалист. Впрочем, на горне вообще мало кто умеет играть по-настоящему, да и не учат этому нигде. Но кто-то в школе однажды решил: раз я хожу в музыкальную школу, то лучше, чем у меня, дудеть в дудку ни у кого не получится. Вот и пришлось заняться и этим тоже.
Но, несмотря на свою бурную общественную жизнь, вот так вот взять и запросто высказать свои собственные суждения о людях, сидящих прямо перед тобой, в присутствии всего класса, да ещё и классного руководителя, я тогда никак не решался, не мог, не любил.
Да и теперь, кстати, не особенно люблю это делать, да и не делаю обычно!
Тогда я ещё не читал ни Дейла Карнеги, ни Зигмунда Фрейда, ни даже Владимира Леви и Андрея Курпатова и, естественно, не слышал о хорошо известной психологической формуле взаимоотношений людей: «Если тебе нечего сказать хорошего про человека – лучше промолчи!»
– Задумались они, – издевается Елизавета Афанасьевна. – А на заднюю парту зачем спрятались? Ну-ка, живо выходите оба к доске…
Да неужели за этим я оказался тут, на этом собрании?
