с черными кругами под глазами, но зато счастливая. Он стал называть меня женой и повторял это сладкое, желанное слово часто, видно было, что оно радостно и для него.
Мы занимались любовью по два-три раза в сутки, будто были молодыми людьми, которые встретились после долгой разлуки. Он умел поразить меня. Собираясь рано утром на работу, он мог, уже совершенно одевшись, вдруг резко обернуться ко мне, и я падала в кровать от вида одетого мужчины с членом, дыбившимся из расстегнутой ширинки.
Однако вместе с безграничным счастьем, в котором я купалась, отравленными стрелами впивалась в мое сердце каждый день ревность. Лев часто вспоминал свои прежние привязанности и, не стесняясь, мог говорить даже об интимных моментах в их отношениях. Из-за одной из таких подружек он даже развелся со своей женой, чтобы любовница тоже смогла приехать в Америку. Имя Марина уже через неделю я слышать не могла. Я была сплошная боль, а он только посмеивался. Очень часто вспоминал в разговоре и в постели свою бывшую жену, и, сколько бы я ни просила забыть о других дамах и не упоминать их имена, его это не останавливало. Великого мачо несло по волнам. Наконец, терпение мое кончилось, и я заорала дурным голосом:
– Пусть твоя жена хоть сто раз будет святая, но при мне не смей больше произносить это. Зачем тогда я здесь?
Он притих. Потом выключил свет и жалобно попросил:
– Не бросай меня, Катюша.
Я и не собиралась этого делать, только пришла к печаль – ному для себя выводу, что безоблачного счастья здесь ждать не стоит.
Приехав вечером, я увидела в вазочке три чуть живые белые розы, его, одетого в черное, и немой вопрос-ожидание в глазах. Пока я переодевалась, мыла руки, он ушел на балкон, сел в кресло-качалку и закурил, хотя уже много лет не делал этого. Страдание – вот что это означало. Я перемяла в душе, будто тесто, всех его Марин, Валентин, Полин, Вик… и решила не думать о плохом. Постараться, по крайней мере. Мир был восстановлен.
Теперь я видела его непростой характер, его резкость и даже хамство, его эгоизм, но было поздно. Я влюбилась по уши.
И еще меня удивляли его замечания. Где бы мы ни гуляли, он вдруг указывал на человека, мужчину или женщину, вполне обычного вида и говорил: вот он (или она) шизофреник.
– Как ты можешь так определить?
– Я вижу, – обычно отвечал он.
Это давало мне повод для размышлений невеселого характера. Он пояснил однажды, что имел многолетние отношения с дамой, которая, как позже оказалось, состояла много лет на учете по поводу шизофрении, а он даже не догадывался. Говорил, что все время нервничал с ней, а теперь ему так хорошо со мной, что даже не верится, что так бывает.
Говорят, скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты. Я спросила, есть ли у него друзья.
– Нет, в общем-то, – ответил он.
Это тоже несказанно удивило меня, ведь он живет здесь уже восемнадцать лет, работает, люди вокруг. Странно. В беседах и общении человек раскрывается, и я хотела этого. Лев позвонил какому-то бывшему коллеге, поговорил,
