ут». Только Зевс мог прочесть воспоминания человека от первых минут рождения. И как раз это изобретение определило смысл всей его жизни. Теперь он мог мысленно вернуться туда, куда не способен был заглянуть ни один человек на свете: в события, происходившие вокруг него, когда он еще не понимал ни слов людей, ни смысла их жизненной суеты. Проникая к истокам памяти, он оценивал окружающие вещи и события с точки зрения взрослого человека, но видел мир через призму восприятия малыша, которым был в те далекие времена. И чаще всего он вспоминал один и тот же эпизод...
Ему исполнилось полторы недели, когда произошла эта чудовищная, жестокая несправедливость. Он, как обычно, спал и видел сны о каплях ароматного молока, непонятных звуках и картинках, окружающих его с тех пор, как он покинул первое пристанище: полное воды, уютно постукивающее ритмом большого сердца и вторящей ему скороговоркой маленького – собственного. Сон обрывался на самом приятном месте. На смену ему пришли громкие звуки и яркие вспышки, а еще тяжелый запах, от которого хотелось чихать и кашлять. Он проснулся и широко открыл глаза, не пытаясь рассмотреть что-либо, а всего лишь потому, что так требовали простейшие рефлексы. Образы людей – он уже отличал их от неподвижных предметов – были, как всегда, расплывчаты и перевернуты вверх ногами, но двигались необычно быстро. Малыш ожидал, что кто-то из них склонится над колыбелью, однако людям было не до него. Никто не протягивал Зевсу бутылочку с водой или погремушку. Эти люди были заняты какими-то своими делами. В очередной раз закашлявшись, младенец вытянул перед собой пухлые ручки и возмущенно закряхтел. Кричать ему мешал щиплющий горло привкус. Зевс уже потерял всякую надежду на порцию сюсюкающего внимания, когда его подхватили знакомые нежные руки, и сквозь неприятный запах гари пробился аромат молока. Грудь матери была совсем рядом. Прижимаясь к ней щекой, он чувствовал ее тепло сквозь тонкую ткань платья. Малыш потянулся ртом к соску, но мать почему-то не высвободила его из-под промокшей ткани. Более того, женщина прижала голову сына к груди так, что дотянуться до заветного источника пищи он уже и не надеялся. Левое ушко младенца было прижато к телу матери, и от произносимых женщиной слов Зевс чувствовал где-то внутри головы легкую щекочущую вибрацию. Память подсознания хорошо сохранила обрывки тогда еще непонятных фраз.
– Это твой сын! – говорила мать кому-то, кто стоял вне поля зрения малыша. Слова она произносила необычно громко и совсем не ласково. Зевс еще никогда не слышал в мамином голосе таких интонаций.
– Полукровка, – презрительно ответил ей мужской голос. – Больше не будет никаких экспериментов. Высшая ступень развития человека – титаны. Весь остальной сброд – всего лишь тупиковые ветви, неандертальцы, и для эволюции не имеет значения, выживут они при новом мировом порядке или нет.
Сердце матери забилось чаще, и она прижала голову сына еще сильнее.
– Если в твоем мире нет места для простых людей, он обречен, – горячо возразила женщина.
– Это вопрос будущего, – ответил мужчина. – В данный момент обречена ты и твои сородичи!
Сверкнула вспышка, тело матери вздрогнуло, и на лицо Зевса упали тяжелые капли густой красной жидкости. Одна из капель стекла по его губам и попала на язычок. Вкус ее немного напоминал вкус молока, но какого-то соленого и вязкого. Руки матери ослабли, и малыш почувствовал, что скользит куда-то вниз. Его ножки коснулись прохладного пола, но в тот же момент сильная рука подхватила Зевса и подняла на прежнюю высоту. Младенец не мог сфокусировать взгляд на лице мужчины, но запах его кожи и тембр голоса запомнил навсегда. Запах был тяжелым, гари и пота, а голос неприятно скрипучим.
– Если сумеешь, живи, – выдохнув чем-то кислым, произнес человек и, размахнувшись, бросил ребенка подальше от занимающейся пламенем постройки.
Малыш ощутил странную легкость, а цветные пятна предметов и вспышки начали стремительно убегать куда-то назад. Закончилась эта карусель тяжелым ударом о землю и болью во всем теле. Боль была настолько сильной, что Зевс не мог даже кричать. Он лежал в густой траве и беспомощно ворочался. Ему было больно, жарко, нестерпимо хотелось пить, а по телу, вызывая неприятный зуд, ползали какие-то насекомые. Один, наиболее резвый жучок ухитрился проползти прямо через центр зрачка, на краткий миг закрыв своим тельцем яркое солнце. Малыш пока не чувствовал попадающих в глаза соринок, защитная реакция должна была появиться ближе к месячному возрасту, но букашка попробовала «на зуб» его веко, и он все-таки моргнул.
Сколько времени он провел в шуршащей микроскопическими врагами зеленой колыбели, определить было трудно, ведь в столь глубоких воспоминаниях этот фактор значения еще не имел. Однако Зевс не успел умереть от жажды или голода, и его не убило палящее солнце. Ребенка вновь подхватили чьи-то руки, и он услышал спокойный низкий голос:
– Уцелеть в таком аду? Повезло тебе, малыш...
Новый человек не пах гарью или потом, а слова произносил мягко и чуть протяжно. Это Зевсу понравилось. Швырять его в кусты мужчина тоже
