гораздо проще.
Но разве стало бы лучше, воздушнее, легче, нежнее, правдивее?
Я не знаю.
Вряд ли. Такие вещи, скорее, душат.
Не лечат.
Что я могу там такого увидеть, что сделает нас друг к другу ближе
Или покажет какие-то ужасы, что я в тебе возненавижу?
Нет.
Мелкие слабости и привычки, мыслишки.
Это ведь все совсем не важно,
Это всё так низменно, пошло.
Пошло оно.
Важно незримое теплое чувство,
Способное обездвижить, заткнуть, лишить пульса.
То не наука, и даже не искусство.
То исполнение божественного напутствия
Прижаться к тебе до удушья, до костного хруста.
Любить без устали и беречь, пока свет не погаснет
И в мире не станет пусто.
Нежность, пьянящая как ламбруско.
Чистой энергии бесконечный сгусток.
Это не книга, не песня, что может наскучить.
Не шоколад, что можно купить и скушать.
Не смыть с себя и забыть, выходя из душа.
Это тебе не мыло из лаша, не дом, что можно разрушить.
Послушай.
Диалог неба и суши.
Бессмертное сущее. Светлое будущее.
Неуязвимы к любому оружию.
Хоть режь их, хоть поджигай, хоть пали из пушек.
Как море и солнце, Питер и дождь,
Как Степашка и Хрюша.
Неразлучны.
Вечно влюбленные. Наши. Души.
БОТТИЧЕЛЛИ
Когда ты утонешь,
Меня не будет рядом.
Меня, наверное, просто не будет вовсе.
Выброшу к чертовой матери все помады
И растворюсь, как пена. Бойся. Готовься.
Самое страшное в этой хорошей связи
То, что всему во вселенной придёт каюк.
В каждом таком Титанике есть свои мрази,
Дремлющие под водой в тишине кают.
Они вылезают наружу в экстазе
Под песни северных вьюг.
И атакуют юг.
Королеву сгубила ревность за неделю
И превратила в безумного шута.
Ещё не успевши добраться до постели,
Попала под мертвый ливень без зонта
Нагая, как на полотнах Боттичелли.
И вслед ей свистела тупая гопота.
Когда руки Ваши придут на суд природы
И перестанут быть такими моими,
Я покину навечно этот цирк уродов.
И никто в нем не вспомнит моё странное имя.
Мне придётся нырнуть обратно в плен свободы,
Если мне нет места в Вашем цветущем Риме.
Разрешите же мне остаться!
Сунуть нос в Ваши добрые дела.
Разрешите
