вопрос о том, что гигантские жертвы и разрушения, вызываемые применением ракетно-ядерного оружия, вообще выводят его использование за пределы военного искусства[92]. Но эти взгляды тогда еще не получили официального признания, хотя на Западе уже вовсю шли дебаты, причем на высоком политическом и военно-профессиональном уровне, о совершенно иной качественной оценке ядерных арсеналов – прежде всего как сдерживающего фактора от развязывания большой войны и как орудия политического давления на оппонента. По большей части дебаты организовывались неправительственными исследовательскими центрами, главным образом базирующимися в ведущих университетах страны. Такого рода центры практически отсутствовали в то время в СССР[93].
Все это весьма пагубно сказывалось на вопросах оптимального построения системы стратегического руководства обороной, на том, как выделялись, распределялись и использовались ресурсы на нужды обороны.
Во второй половине 1960-х и в 1970-е годы не было привнесено практически ничего нового в развитие советской военной мысли, в частности в решение вопроса о сущности взаимоотношений между политикой и стратегией.
Ничего нового в этом смысле не добавила и объемная книга министра обороны СССР Маршала Советского Союза А.А. Гречко «Вооруженные Силы Советского государства». В ней лишь подчеркивалось, что «руководство Коммунистической партии Вооруженными Силами выступает как главный принцип советского военного строительства»[94].
В последующие годы в советской военной науке был предпринят ряд небезынтересных попыток добавить кое-какие полутона в освещение вечной темы – о взаимоотношениях между политикой и войной, политикой и военной стратегией[95].
Недостаток формулы, которую предложил упомянутый выше Кингстон-Макклори, состоит в следующем: в ней не отмечено, что война с применением ядерного оружия не может быть рациональным средством продолжения политики. Ядерная война – вполне реальный результат неверной, «дурной», пользуясь словами А.А. Свечина, политики. Она может оказаться продуктом политики активного, но слабо продуманного использования ядерного оружия в качестве средства шантажа, средства нажима, сопровождающегося непониманием характера эскалации политического конфликта и возможного его перерастания в конфликт военный с различной интенсивностью и глубиной использования сил и средств вооруженной борьбы.
Положение о том, что ядерная война не может быть рациональным средством продолжения политики, применимо прежде всего к советско-американским отношениям периода «холодной войны», особенно начиная с того момента, когда циальной советской военной традиции после трагических событий конца 1930-х годов, выкосивших подавляющую часть советских военных мыслителей в ходе массовых репрессий командного состава РККА и РККФ. По его
За пределы военного искусства уже в 1960-е годы и в СССР и на Западе ряд теоретиков и практиков выводили применение не только ядерного оружия, но и такого средства массового поражения, как биологическое (бактериологическое) оружие. Свою позицию они обоснованно объясняли тем, что последствия применения биологического оружия непредсказуемы, что оно, будучи примененным, полностью выходит из-под контроля применившей его стороны. Эта аргументация оказалась достаточно убедительной, чтобы способствовать заключению в 1972 г. международной Конвенции о запрещении биологического (бактериологического) оружия.
Политико-военные проблемы стали рассматриваться по-новому в конце 1960-х – начале 1970-х годов в институтах Академии наук СССР: прежде всего в Институте США и Канады под руководством академика Г.А. Арбатова и в Институте мировой экономики и международных отношений под руководством академика И. И. Иноземцева, а затем академиков А. И. Яковлева и Е.М. Примакова, в дальнейшем – в Институте Европы под руководством академика В.В. Журкина, в Институте востоковедения и в Институте Дальнего Востока РАН. В эти институты пришли работать высокообразованные и профессиональные отставные и действующие (прикомандированные) военные (Н.А. Ломов, М.А. Мильштейн, В.В. Ларионов, Л.С. Семейко и ряд других). Постепенно сформировалось несколько гражданско-военных коллективов, которые проводили исследования, не утратившие своей значимости и в настоящее время. Из гражданских специалистов по политико-военным проблемам, выросших в таких коллективах, можно отметить ЕА. Трофименко, А.Е Арбатова, С.М. Рогова, С.Е. Благоволина, А.А. Васильева (ранее авторитетного работника оборонной промышленности), С.К. Ознобищева, А.А. Коновалова, А.Е Савельева и др.
Рассмотрение политико-военных проблем, их научное исследование сковывалось многими обстоятельствами, в том числе сверхвысоким уровнем секретности всего того, что относилось в нашей стране к военным вопросам. Этот уровень намного превышал тот, который, например, имел место в царской России в конце XIX – начале XX в., в Советском Союзе в 1920-е годы.
В 1980-е годы вопрос об «управленческой» связи между политикой и военной стратегией в рамках прежде всего военной доктрины государства довольно обстоятельно освещался в ряде работ таких известных советских военныхдеятелей, как Маршал Советского Союза Н. В. Огарков (в 1977–1984 гг. начальник Генерального штаба Вооруженных Сил СССР) и генерал-полковник М.А. Гареев (заместитель начальника Генерального штаба, отвечавший прежде всего за развитие военной науки).
Н.В. Огарков, отмечая ведущее, определяющее положение, которое занимает социально-политическая сторона военной доктрины, в то же время подчеркивал, что эта составляющая доктрины находится «в тесной диалектической взаимосвязи и взаимозависимости» с военнотехнической. По Огаркову, «политические цели войны должны в полной мере соответствовать военному потенциалу государства, боевым возможностям вооруженных сил и применяемым ими способам ведения военных действий, а последние должны надежно обеспечить достижение поставленных целей»
Относительно военно-технической составляющей военной доктрины Н.В. Огарков высказывал мысли, довольно необычные для офи-
