цесаркою простился, в путь-дорогу снарядился»…
– Ага. Или – «светская левка». Жесть.
И Н. снова склонился над своим занятием.
– О чем задумался? – спросил Костя Иночкин.
– О возрасте, – сказал Н. – Представляешь, мне уже столько лет, что вот только что, прочитав в соцсетях новые стихи одного поэта, подумал с ностальгической нежностью: «Ух ты, старый добрый подражатель Бродского!..»
– Старый, значит!.. А что, нынешние разве у Бродского больше не воруют?
– У него уже невозможно ничего своровать. Бродский стал как природа, у него можно только почерпать.
– Вы знаете, молодой человек, – сказал Чехов, по старой докторской привычке он всех пациентов называл молодыми человеками, – роман, доложу я вам, умирает. Или уже умер.
– Почему это? – спросил Н.
– Потому что краткость – сестра таланта, – весомо изрек Чехов и облокотился на столик по-старинному, как на фототипическом портрете в своем собрании сочинений: локоть утвердив в столешницу, указательный палец уперев в скулу, большой – под челюсть в бородку, средним как бы прикрыл губы, а прочие слегка подобрал.
– То есть, Антон Павлович, вы хотите сказать, что этот самый брат краткости, словно некий маньяк, излавливает романы, оглушает, тащит в подвал, там окончательно их убивает, расчленяет и, сояя растерзанное по-иному, составляет из них книгу афоризмов? – не сдавался Н. – Из большой художественной правды настригает бессвязную кучу блестящих, хлестких, маленьких враньев?
Чехов поправил пенсне и, озадаченный таким поворотом разговора, молчал.
Ностальжи побежала на срочную работу, а Н. попросила погулять с Лялей.
Н. вел ребенка за руку и рассеянно думал о том, что в начале ХХ века русские газеты писали о детских садах и о рабочих матерях как о национальном позоре.
– Мороженое купи, – приказала Ляля.
Н. выскреб из кармана мелочь.
– Тебе какое?
– Мне магнум голд! Потому что я Пинки Пай!
– «Лошадь наденет галоши поплоше»… А может, ты лучше будешь Сумеречная Искорка?
– Сам ты Искорка!! Покупай магнум!!
– Мм… может, вон то, плодово-ягодное?.. А то у меня на сигареты не остается…
– А я на тебя тогда пожалуюсь в опенки!!
– В опенки!.. – передразнил Н. – Сопля, говорить научись… Не в опенки, а в опеку.
– Купи! Все лучшее детям, все худшее взрослым, так мама говорит!
Ляля ела мороженое, наступала в солнечные пятна бульварной плитки, стараясь не наступать на пограничные линии, и гулко и немелодично визжала с закрытым липким ртом:
Вы – пироги мои свежие!
Объятья нежные!
Друзья! Навеки мы – друзья!
Поддержим мы всегда
Друзей стремления!
И ясно всем: то, что нужно нам,
есть прямо здесь,
Ведь команда мы!!
В
