style="font-size:15px;"> Посвящено ученейшему и светлейшему кавалеру синьору Филиппу Сиднею
Объяснительное письмо, написанное просвещеннейшему и светлейшему кавалеру Синьору Филиппу Сиднею[1] Ноланцем
Слеп, кто не видит солнца, глуп, кто его не познает, неблагодарен, кто не благодарит. Не оно ли и свет, что светит, и благо, что возвышает, и благодеяние, что радует, – учитель чувств, отец сущего, творец жизни.
Так что не знаю, светлейший синьор, куда бы я сам годился, если бы не уважал Ваш ум, не чтил Ваши обычаи, не прославлял Ваши заслуги.
Таким показались Вы мне с самого начала, как только я прибыл сюда, на Британский остров, пожить тут, сколько позволит время; таким же Вы обнаруживаете себя множеству людей при всяком удобном случае и возбуждаете удивление всех, постоянно проявляя свою природную благосклонность, поистине героическую.
Но думать за всех нужно всем, благодарить за многих – многим.
Решая так, судьба не дозволяет, чтобы я, сам не однажды выказав себя чувствительным к несносному и неуместному неприличию других, навеки запечатлел свою неблагодарность и покинул Вашу прекрасную, счастливую и гостеприимную родину. Не поблагодарив, по крайней мере, за все, что сделано мне лично, Вас, а также великодушную и благороднейшую личность синьора Фолька Гривелла[2].
Он соединен с Вами узами тесной и долгой дружбы, множеством своих внутренних и внешних совершенств, вместе с ним Вы росли, питались и воспитывались. Он походит на Вас, да и по отношению ко мне он был тем вторым, кто после Вас пригласил меня и предложил мне занять вслед за Вашими, первыми, вторые должности у себя. И я бы их принял, а он, конечно, поручил мне, если бы завистливая Эриния не рассеяла меж нами свою отраву подлой, злокозненной и бесчестной корысти.
Так что, приберегая для него некую иную материю, я посвящаю Вам эти диалоги, которые, конечно, будут хороши или дурны, ценны или негодны, возвышенны или подлы, учены или невежественны, высоки или низки, полезны или вредны, плодотворны или бесплодны, густы или разбавлены, религиозны или непосвящены. Как и те, в чьи руки они попадутся, одни будут одарены свойством одним, другие – совсем противоположным.
Так как глупых и несправедливых несравненно больше, чем умных и справедливых, то если бы я добивался славы и иных плодов, приносимых хором голосов, мне не только нечего было бы надеяться на радостный успех своих занятий и трудов, а скорее нужно было бы ждать поводов для недовольства и предпочесть молчание слову. Если же, напротив, цель моя – быть на виду у вечной истины, для коей все то, что не только очень немногие разузнают, ищут, достигают, но что, мало того, преследуется, презирается, проклинается, тем более становится ценным и высоким. Я всякий раз с тем большею силою стремлюсь побороть бурный поток, чем очевиднее для меня, что извилистое, глубокое и наклонное русло придает ему большую силу.
Итак, пусть толпа смеется, шутит, издевается, восхищается комедиантами и скоморохами, под маскарадного
Лорд Сидней – одна из самых интересных фигур XVI столетия. Он совмещал в себе полководца, государственного человека и поэта. В молодых летах он прибыл во Францию ко двору Людовика IX и занимал здесь почетное положение. Варфоломеевская ночь могла бы погубить его; ему удалось спастись, он заблаговременно бежал из Франции, путешествовал по Германии, затем жил долгое время в Падуе, где занимался науками. Возвратившись в Англию, у себя на родине Сидней стал ревностным защитником свободы и просвещения. В качестве общепризнанного мецената он покровительствовал итальянскому изгнаннику – Бруно. Любовь к свободе подарила Сиднею героическую смерть. В 1585 г. он отправился на помощь Нидерландам, восставшим против Испании. Сохранился рассказ о том, как Сидней, смертельно раненный и страдающий от жажды, отказался от принесенной ему воды в пользу лежавшего рядом с ним солдата: «Ему гораздо нужнее ваша помощь, чем мне». Он боролся со смертью две недели, успел сочинить торжественную оду и умер 16 октября 1586 г. стойко и мужественно «en philosophe chretien», как философ-христианин.
Лорд Фольк Гривелл – друг Сиднея. Пережив Сиднея почти на 40 лет, он велел на своем памятнике написать: «Здесь лежит друг Филиппа Сиднея». Что касается размолвки между Гривеллом и Бруно, то, по всей вероятности, Бруно навлек на себя гнев и недовольство Гривелла своими насмешками и обличениями английской жизни в своем произведении «Cena delle ceneri» («Великопостная Вечеря»).
