он написал такое, то как же он все видел и меня видел… все это время. Мне стало тут настолько неловко моей снисходительности и покровительства, что я в замешательстве вскочил со стула, а чтобы как-то оправдать эту резкость движений, сделал вид, что поднялся прочитать подпись фотографа под картинкой. И то, что я прочел, было впрямь причудливо: «ВИД НЕБА ТРОИ».
– Вы были в Трое? – глупо спросил я.
– Как же я мог там быть? – Старик слабо ухмыльнулся. – Меня тогда не было.
– Конечно, я имею в виду… – забормотал я, опять наткнувшись на свою глупость. – Я говорю о том месте, которое, я читал, недавно отрыли, где была Троя… я современную Трою имел в виду…
– Нет, это небо именно той Трои, то небо, – монотонно произнес старик.
Холодок прошел по моей спине. Как человек молодой, я страшился встречи с безумием. Да что говорить! я ни одного мертвого за свою жизнь не видел, не считая жертв несчастных случаев – а это еще не мертвые, не твои мертвые. И безумных… лишь юмористические тени в уличной толпе. Но слабоумие – не безумие. Здесь же я испугался Ваноски, отвел взор и уставился на его шкаф.
У него в «Последнем случае писем» (роман о поэме) есть место… ах, какое место! Не могу объяснить, почему именно оно так на меня каждый раз действовало, а я перечитал его уже много раз, заиграл, как пластинку с любимой мелодией, так… Там герой ждет письма, а его нет, и вот он, совсем уж раздерганный страхом и страстью, идет по пустоши на берегу моря; вдруг – стоит на дюне дырявый фанерный шкаф, видимо, выкинутый прибоем, герой раздраженно и автоматически отворяет дверцу – там письмо. Он яростно вскрывает его, впивается, и в нем: «Дорогой Урбино!..» – а дальше не прочесть никак; словно бы и слова, и буквы, и ее почерк, и он прочитывает залпом, а опять – ничего не прочел, и он читает снова и снова – и не может прочесть. Он тут же спешит домой, садится и стремительно строчит ответ. И дальше – господи! как это там написано!.. – клубятся слова, дымятся чернила, идет текст, который он страстно строчит, но в конце каждой строчки исчезает этот текст, страсть повисает, пропадает без обрыва за полями страницы, а вместо только что произнесенной фразы на бумаге оказывается совсем не то, что-то про тетю Клару и ее попугая… И в бессилии рыдает бедный Урбино, смывая слезами тетю Клару, и когда, утешившись, поднимает свою прозрачную, проточную голову, то снова обретает силу и соответствие и пишет письмо уже спокойно и быстро, деловито, а на самом деле просто линеечки ведет – детское море… Тут к нему приходит сосед, и они начинают обсуждать одно их давнее дельце, очень толково сговариваются и едут в город Таунус. И так там написано – я каждый раз стремился схватить этот переход и не схватывал, – что и в книге больше не оказывалось этого места, сколько ни листай…
Вот и сейчас мне показалось, что я стою на краю его безумия, и так плавно, так неуловимо и непрерывно закручивается оно, так головокружительно – воронка,
