этой военной женщине не могу. В последнюю минуту передумал – решил, что ты обидишься.
– Вот уж нисколько… – засмеялась Галя. – А правда, Лешик, разве наша с тобой судьба тоже неизвестна?
– Абсолютно! – ответил он. – Что мы знаем? Только то, что мы, что бы ни случилось, будем вместе, то есть что наше личное счастье всегда будет с нами. Но это же еще не все?
– Но это и немало? – тоже спросила Галя.
– Ну а если война? – спросил Леша.
Галя удивленно посмотрела на него: до этого он никогда первый эту тему не затрагивал.
– Ты же сама научилась прыгать с парашютом, – продолжал Леша. – Скоро станешь радисткой, и ты понимаешь, что, когда война, человек себе не хозяин. Тебя пошлют в одно место, меня – в другое, и что с каждым из нас может там случиться, не знает даже товарищ Ворошилов.
– Мы можем попросить, чтобы нас послали вместе, – не очень уверенно сказала Галя.
– Не смеши меня, Галка. Война – это не туристский поход.
– Я буду писать тебе каждый, каждый день, – тихо сказала Галя. – А ты?
– Три раза в день, – так же тихо ответил он.
Когда они прошли половину Арбата, Галя сказала:
– Отец вчера говорил, что все войны до этого – только чепуховые репетиции. А теперь у наших дверей стоит главная война…
– Кошке всегда мыши снятся, – рассмеялся Леша.
– Не надо, Леша. Я во всем верю отцу.
– Извини…
И опять они шли молча. И каждый раз так: стоит им заговорить о войне, и сразу они не понимают друг друга, как будто говорят про разное.
– А вот и наш дом! – радостно произнес Леша. Они остановились перед дверью, возле которой была укреплена мемориальная доска «Здесь жил Пушкин». Галя вдруг спросила:
– Скажи, Лешик, а ты мог бы, если бы тебя оскорбили, драться на дуэли?
– По-моему, дуэль – самый глупый способ выяснять отношения, – с улыбкой глядя на нее, ответил он. – Преждевременная смерть Пушкина – лучшее тому подтверждение.
– Я не про то, не про то, Лешик. Мог или не мог? – Она смотрела ему прямо в глаза.
– Галка, не задавай глупые вопросы!
– Почему ты сердишься? Ведь так просто ответить: мог или не мог?
Он так и не ответил. Она обиделась, смолчала. И, хотя уже на другой день они об этом разговоре словно забыли и все было как раньше, Галю втайне угнетало неясное подозрение, что Леша все-таки не совсем такой, каким она видела его в своем воображении.
В то роковое воскресенье, когда по радио объявили о начавшейся войне, первым позвонил Леша.
– Ты слушаешь радио? – спросил он.
– Да, – ответила Галя и замолчала. Она ничего не могла сказать: за несколько минут до Лешиного звонка отец ушел из дому, ушел на войну. Он поцеловал ее и сказал: «Ты, Галчонок, сама знаешь, что тебе делать. Только раньше съезди к маме на дачу и скажи ей, чтобы она ехала к Вере в Омск. Одной
