молока, заботливо накрытого бабушкиной марлечкой, через минуту уже крепко спал.
А утром приехала мама.
Бабка-смерть
– Спасибо, ба. – Велька торопливо допил компот и, облизывая губы, поднялся.
– Куда ты собрался? – бабушка всплеснула руками. – А арбуз?
– Дела у меня, – лаконично ответил Велька, перелезая через стенку беседки – так короче, чем протискиваться мимо Полинки, недовольно ковыряющей кашу, и быстрее, чем пробираться вдоль деда, неторопливо срезающего кожицу с огурцов тонкой зелёной стружкой.
Он решительно прошёл сквозь сад, отвешивая щелбаны махровым головкам хризантем, и только у калитки задумался – а какие у него дела? Друг Андрейка вчера уехал с отцом на рыбалку, Колька укатил в Ростов, с Тимкой рыжим Велька никогда не водился, а больше приличных людей в селе он не знал. Были, правда, всякие голопузы, вроде соседского Федьки, носящегося с галдящей оравой семилеток, но возиться с такой мелюзгой? Велька и самого-то Федьку выделял из запылённой массы локтей, коленок и панамок лишь потому, что тот как-то бескорыстно указал ему одно место на Селинке, где водились отличные подлещики. Но сейчас… Велька оглядел напрочь пустую улицу, вздохнул, подошёл к конуре и звякнул цепью. Из глубины будки вытянулись две чёрно-мохнатые лапы, затем вынырнула страшно-кудлатая башка и зевнула жёлтыми клыками. В глазах пса читался вопрос – зачем его разбудили в такую рань?
– Скучно мне, Кардамон, – пояснил Велька.
Пёс в ответ зевнул и, встряхнув ушами, полез обратно. Велька обиделся, упёрся ногами и потянул цепь на себя. В будке напряглись и сдавленно зарычали. С полминуты мальчик и пёс боролись, затем из будки показались лапы и рычащая голова. Когда азартный Велька выволок собаку наполовину, Кардамон умолк и поднял укоряющий взор. Велька устыдился и отпустил цепь.
– А ещё друг человека. Собака ты, Кардамон, последняя собака после этого, – вздохнул он. Кардамон благоразумно не возражал.
Велька с тоской оглядел пустую улицу ещё раз и собрался было уже идти в дом – рисовать карандашами, как из-за поворота, вздымая пятками облачка пыли, выбежала та самая голопузая орава и на перекрёстке мальками прыснула в разные стороны. В Велькин конец, перегоняя собственную тень, мчался как раз Федька. Велька, донельзя заинтригованный, открыл калитку, и когда Федька проносился мимо, за воротник втянул его во двор.
Федька заорал дурным голосом и забился в руках не хуже подлещика.
– Тихо, тихо. Федька, это ж я. – Оторопев, Велька разжал пальцы. Федька, извернувшись ужом, отскочил в сторону.
– Ты чего?
– А… это ты, – Федька ещё одурелыми глазами глянул на него.
– А то кто же? Ты чего такой?
– Я… эта, – Федька огляделся, и хотя кругом никого не было, кроме Кардамона, высунувшего на Федькины крики из будки свой нос, перешёл на шёпот:
– Ты… эта никому не скажешь?
