говорит он, и я слышу, как ему тяжело. – Серьезно, брат.
– Приеду, когда приеду.
Нажимаю на кнопку «конец связи».
Кажется, в душе у меня теплится крохотная надежда, что он умрет до моего приезда. Потому что знаю: если это случится на моих глазах, у меня крыша поедет. Это же мой отец, человек, который меня растил, которым я восхищаюсь. А он говорит: не надо плакать. Я всегда его слушался, всегда старался быть для него хорошим сыном и сдержу слезы только потому, что он попросил об этом. Но знаю точно: если послушаюсь его, горе разрушит меня изнутри.
Я не хочу для себя такого конца, какой устроил для своей любимой машины.
В спортивную сумку я сунул пару чистого белья, зубную щетку, мобильник и плеер с любимыми песнями. Только классический рок, это тоже досталось мне от отца: «Вся эта новая музыка, которую слушает сейчас молодежь, – полное дерьмо, сынок, – повторял он как минимум раз в год. – Мальчик мой, слушай лучше старых добрых „Лед зеппелин“!» Признаюсь, я совсем уж не избегал новой музыки только потому, что так делал папа. У меня ведь и своя голова на плечах. Но все-таки воспитывался на классике, чем очень горжусь.
– Мам, ну это-то зачем?
Мама сует мне в сумку чуть ли не дюжину пакетиков с влажными салфетками, чтобы почаще вытирать руки. Она всю жизнь боялась микробов.
С шестилетнего возраста я жил то в Техасе, то в Вайоминге. В конце концов понял, что в Техасе мне все-таки лучше, потому что я люблю жару и обожаю Мексиканский залив. Уже четыре года у меня собственная квартира в Галвестоне, но в последний вечер мама настояла, чтобы я переночевал у нее. Она знает, как я отношусь к отцу, знает, какой иногда я бываю взрывной, когда мне больно или когда разозлюсь. Однажды я даже сутки отсидел в тюрьме, когда отмудохал Даррена Эббса за то, что он ударил по лицу свою девушку. А когда пришлось усыпить моего лучшего друга Максимуса, – у него обнаружилась застойная сердечная недостаточность, – я разбил себе кулаки о ствол дерева, растущего неподалеку от моего дома.
Вообще-то, я человек смирный, просто не люблю всяких козлов, а иногда и себя тоже.
– В этих автобусах всегда так грязно, – говорит мама, засовывая салфетки в сумку. – Однажды я ехала на одном, еще до того, как познакомилась с твоим папой, так потом целую неделю меня тошнило.
Я с ней не спорю: бесполезно.
– И все-таки не понимаю, почему ты не хочешь лететь самолетом? Ведь это гораздо быстрее.
– Мамуль, – говорю, целуя ее в щеку, – так надо, понимаешь? Ну, считай, что так мне на роду написано, судьба, значит.
В то, что так мне на роду написано, я не очень-то верю, просто хочу шуткой поднять ей настроение, хотя она знает, что у меня самого на душе кошки скребут. Иду на кухню, открываю шкаф, беру две пачки коричного печенья, сую в сумку.
– А вдруг самолет разобьется?
– Замолчи, Эндрю, это не смешно, – сердито отзывается она.
Улыбаюсь
