обгорелые статуи нависали над Хоури, отбрасывая демонические тени. Интуитивно, словно в дреме, она подумала, что фигуры должны как-то дополнять друг друга. Этим они и занимались в прошлом, но сейчас, разбитые и измятые, уже не способны выполнять свое предназначение.
Приближались неуверенные шаги.
Хоури с трудом повернула голову на звук. Шея почти не повиновалась – будто сделана была из крепкого дерева. Опыт подсказывал, что и все тело такое же окоченелое после долгого криосна.
Мужчина остановился в нескольких шагах. В скудном свете черты его лица были почти неразличимы, но что-то знакомое угадывалась в линии подбородка. Много-много лет назад Хоури, должно быть, знала этого человека.
– Это я, – зазвучал хриплый флегматичный голос, – Манукян. Мадемуазель предположила, что вам по пробуждении будет приятно увидеть знакомое лицо.
Вроде эти имена для Аны не пустой звук…
– Что случилось?
– Да ничего. Она сделала предложение, от которого вы не могли отказаться.
– И сколько я проспала?
– Двадцать два года, – ответил Манукян и протянул ей руку. – Ну а теперь не пора ли нам пойти и поздороваться с Мадемуазелью?
Силвест проснулся и обнаружил перед собой стену, проглотившую половину неба, – такую черную, что казалась отрицанием всего сущего, в том числе и себя самой. Он ничего подобного прежде не видал и теперь понял, что обычная тьма, простирающаяся между звездами, совсем не такая, как эта, – она на самом деле светится, слабо люминесцирует. А в этом круглом черном омуте, который назван Завесой Ласкаля, нет ни звезд, ни иных источников света; даже жалкий фотон не мелькнет на каком-нибудь участке видимого спектра. Нет даже занюханного нейтрино, уже не говоря о более экзотических частицах. Гравитационные волны, электростатические и магнитные поля тоже отсутствуют, как и шепот радиации Хокинга, а ведь радиация, согласно устаревшим представлениям о природе завесы, должна просачиваться из нее, доказывая наличие температурного разогрева на ее периферии.
Словом, ничего подобного там не было. Единственное, что делала завеса – во всяком случае, что было известно всем, – это служила неодолимым препятствием для любого излучения.
Хотя нет: еще она превращала в месиво любой объект, который имел наглость приблизиться к ее границе.
Силвеста вывели из криосна, и сейчас его мутило от дезориентации, которая всегда следовала за слишком быстрым пробуждением. Еще хорошо, что здоровье позволяло ему справляться с этим побочным эффектом. Физиологический возраст Силвеста не превышал тридцати трех лет, тогда как с момента его рождения прошло уже больше шестидесяти.
– Со мной… все в порядке? – Очень хотелось расспросить врачей, занимавшихся проверкой и восстановлением его жизненных функций, но сейчас внимание было приковано к черному пятну за окном станции.
Как будто смотришь на негатив снежной бури.
– Практически оптимум, – отозвался медик,
