ни разу, и потому достойный места в раю. Помер, и смертью этой природа как бы стерла последнюю улику Нюриной связи с пропавшим возлюбленным.
Домой она возвращалась такая слабая, что и ноги не держали. Хорошо, попалась с лошадью Тайка Горшкова, довезла.
Было темно уже, когда Нюра вылезла из саней и приблизилась к дому. Еще дверь не открыв, услышала запах, от которого давно отвыкла. Вошла в избу, при свете керосиновой лампы увидела: за столом отец, Олимпиада Петровна и Вадик пируют. Из котелка вареное мясо руками тащат и чавкают громко, как поросята.
– Приятного аппетита, – сказала Нюра.
– Спасибо, – отозвалась Олимпиада Петровна.
– Нюра! Дочка! – спохватился отец. – Слава богу, возвернулась. А где ж ты была, чо делала?
– А ты не знаешь? – спросила Нюра.
– Ну откуль же мне знать-то, доченька? Ты ж мне разве чо говоришь? Куды ушла, когда придешь, меня в известность не ставишь. Да что же с тобой случилось-то?
– А то и случилось, что ребеночка родила, а он помер. Даже как назвать его еще не придумала.
Сказала и удивилась собственному спокойствию, как будто о чем-то обыкновенном сказала.
– Ой! – вырвалось у отца. – Ой, Нюра, да что же это, да как же это?
– Боже! – присоединилась Олимпиада Петровна. – Боже, какое несчастье. Как же это, Анна Алексеевна, такое случилось?
– Случилось, – сказала Нюра и стала снимать шубейку.
Отец подскочил помочь, бормоча:
– Ой-ёй, как нехорошо, Нюринька. Но знаешь, может, он еще посмотрит оттеда сверху-то на нашу житуху, как мы здесь маемся, и скажет: слава тебе господи, что прямым рейсом попал сразу на небо. Ты садись, Нюр, покушай, – стащил с нее шубейку. – Садись с нами, это, покушай.
Она, голодная, долго упрашивать себя не заставила. Села за стол, схватила кусок мяса, впилась в него зубами.
– Вкусно? – спросил отец. – Правда, вкусно. Жестковато маленько, а так ничего.
Жестковато не жестковато, а стала рвать зубами с жадностью. Оголодала и давно мяса не ела.
– А где ж мясо-то взяли?
Олимпиада Петровна встала и ушла к себе.
– Дядя Леша Борьку зарезал, – сказал Вадик.
– Ну зачем же ты так говоришь? – упрекнул отец. – Ты знаешь, я и курицу зарезать не могу, не то что животное. – Повернулся к Нюре: – Плечевой зарезал. Я его попросил, а он зарезал. Да себе вот такой кусок взял. Я говорю, куда ж тебе столько, а он говорит, а ты что думал, задарма, что ли, я тебе буду пыхтеть?
Нюра перестала жевать и застыла с открытым ртом как заколдованная. С тем же выражением повернулась и уставилась на отца.
– Да ты чего, Нюр? – забеспокоился отец. – Да ты чего это так смотришь? Да ты не серчай, Нюр, не надо. Это ж не человек, это ж животный. Он без толку бегает как собака, а люди,
