А ну пошел вон! Ты же обещал! Ну-ка давай отсюда быстро! – воскликнул кто-то рядом и замахал руками ему перед забегавшими глазами.
– Да брось ты, пусть посидит, – вступился за комиссованного тот, кто повязывал ему запон, говоривший с сильным австралийским акцентом. – Ты ж видишь, как он обрадовался.
Судя по всему, это был тот контуженный, которого брат Лемминг все-таки пропустил под честное слово приятеля и – что подействовало на Лемминга больше – под угрозой немедленного припадка, чисто от расстройства. Тот радостно поспешил в зал собраний, явно привычный к обстановке.
Мы вошли внутрь, колонной по двое, по традиции, под звуки чудной музыки, исполнявшейся, как потом оказалось, на старинном и знаменитом в округе органе. Нас было не меньше пятидесяти, и потребовалось какое-то время, чтобы все расселись, особенно инвалиды, которых было не меньше дюжины – для них принесли и расставили шезлонги. Я сидел между одноногим капралом-военврачом и капитаном территориальных войск, который, по его словам «подрался с миной», чуть не разорвавшей его надвое.
– А недурно органист играет Баха, – заметил он. – Я бы с ним пообщался потом. Я же сам подрабатывал тапером.
– Я вас познакомлю после ложи, – сказал один из местных братьев с заднего ряда, грузный человек с окладистой бородой, как оказалось, окружной врач. – С кем же еще тут обсудить Баха? – И эти двое погрузились в рассуждения о музыке, которые для стороннего слушателя были ничем не понятнее тригонометрии.
В наше время ложа наставления – это, в основном, плац, полигон для упражнений в ритуале. В ней запрещено посвящать профанов и повышать заработную плату, можно только заслушивать зодческие работы и тренироваться в проведении ритуалов. Досточтимый брат Берджес, величественно восседавший на Соломоновом Престоле (впоследствии выяснилось, что его тоже подобрали где-то на свалке), обратился к братьям-посетителям с кратким приветствием, сообщив, как их рады видеть здесь сейчас и всегда, а потом попросил их проголосовать, какую церемонию следует подвергнуть сегодня разбору. После объявления решения он спросил, не желает ли кто-нибудь из братьев-посетителей исполнить обязанности того или иного офицера. Они запротестовали, говоря, что все успели позабыть.
– Вот именно поэтому! – заключил брат Берджес под новые приглушенные бахораскаты органа. Мой капитан-музыкант вздохнул и заерзал на стуле.
– Минутку, Досточтимый сэр, – встал у меня за спиной грузный доктор. – Здесь у нас музыкант, нуждающийся в возможности приложить умение. Да вот только, – продолжил он менее высокопарно, – к органу ведут слишком крутые ступеньки.
– Сколько весит сей брат? – в высшей степени торжественно осведомился брат Берджес.
– Немногим более пятидесяти килограммов, – ответствовал брат. – Только утром взвешивался.
Бывший Окружной Великий Офицер, он же артиллерийский
