в семье это в шутку называлось “от дефекации к мастурбации”). Написана книга таким же откровенным, покровительственным, необъяснимо развязным тоном, каким мать часто общалась с нами в детстве. На задней обложке – ее фотография в жеманно-сексуальной позе на диване у нас в гостиной. Книга переиздается каждый год, а в юбилейные годы выходят подарочные издания – пятнадцатое, двадцатое… В следующем году появится двадцать пятое, исправленное и дополненное, и мать отправится в турне по всем крупным городам Америки – встречаться с читателями, подписывать книжки и выступать на ток-шоу. Может, даже у Опры. Мама уже готовится: твердит, что надо сделать очередную подтяжку лица.
– Сегодня мы прощаемся с Мортоном Фоксманом, любимым мужем и отцом, дорогим братом, близким другом…
Речь толкает Стояк Гроднер. В детстве он был лучшим другом Пола. Теперь он – рабби Чарльз Гроднер, но для нас, тех, кто вырос с ним бок о бок, кто вместе с ним на заднем сиденье школьного автобуса разглядывал порноснимки, которые он стянул из богатой коллекции своего папаши, он по-прежнему – Стояк, тут уж ничего не попишешь, потому что мы помним, как он курил с Полом травку, как разгадывал тайные послания в текстах Led Zeppelin и разглагольствовал о достоинствах и недостатках различных видов полового акта.
– Наш Морт не особо любил ритуалы, – продолжает свою речь Стояк.
– Ты только погляди! – Венди пихает меня локтем, и я, проследив ее взгляд, вижу, что из черного “порше”, который только что шумно затормозил у ворот кладбища, выскакивает парень в мятых черных брюках и мотоциклетной куртке и, пытаясь на бегу завязать галстук, бежит к нам по мокрой траве – словно вышел на финишную прямую марафона. Поначалу я его даже не узнаю, но он приближается – нахально, без тени робости, – и тут уж никаких сомнений не остается: это он! Причем не в черных туфлях, а в мокасинах!
– Филипп! – тихонько восклицает мать и дает Стояку сигнал остановиться.
К этому моменту Филипп уже отчаялся завязать галстук и оставил его болтаться двумя сосульками на шее. Он бежит все быстрее, а последние метра полтора скользит, как мы делали в детстве на чуть наклонной лужайке перед домом. И останавливается прямо перед матерью.
– Мамочка! – говорит он и обнимает ее мокрыми ручищами.
– Ты приехал! – Она сияет. Филипп – ее малыш, и у мамочки ему все и всегда сходит с рук.
– Еще бы! Конечно приехал! – отвечает он и переводит взгляд на меня. – Джад!
– Привет, Филипп.
Он за руку притягивает меня в свои медвежьи объятия. Да, так теперь выглядит мой братишка Филипп, который когда-то любил пристроиться в постели у меня под боком, и от него пахло детским лавандовым шампунем, и я рассказывал ему сказки, а он терся о мою уже колючую щеку своей нежной, круглой щечкой и теребил волоски у меня на руке. Он любил отгадывать, какая будет мораль в баснях Эзопа. Теперь от него пахнет сигаретами и ментоловой водой, и с тех пор, как мы виделись
