когда Родина позвала нас в бой, у меня не было опыта. Всего за несколько месяцев до этого я получил серо-голубые погоны с красным просветом и был зачислен на должность следователя ГОВД. Третий – прекрасной души человек, но абсолютно мягкий и апатичный до всех видов и степеней командования и руководства вечный лейтенант Вася Тенин по прозвищу Тятя. Он гораздо старше нас по возрасту, но, как и мы, молод душой. В мирской жизни он тоже следователь, только не свежеиспеченный, а с приличным стажем. Насчет детей у нас конкретного разговора не было, дочка вроде есть. А племянник у него уже взрослый, воюет неподалеку. В страшную ночь с девятнадцатого на двадцатое июня, расстреляв все патроны, переплыл Днестр и пришел к нам. Мы же сидели в Тираспольском горотделе и буквально бесились, потому что, судя по всполохам на западном горизонте и грохоту, из-за которого временами приходилось повышать голос, бой за Бендеры шел сильный, и люди гибли, а приказа выступать на помощь, да и вообще никакого приказа не было. И о том, где в это время были те, кто должен командовать, тоже не было ни слуху ни духу. Само присутствие Васи здесь – немой укор множеству попрятавшихся за Днестром засранцев. Паша, Федя и я жутко его уважаем за безропотность, человечность и правильные взгляды на разные жизненные фортели.
– Ну, так будет драка или нет? И что вообще сталось? Лейтенант так вылетел с автоматом из хаты – я подумал, ежели, не дай бог, румыны прорвались – им всем торба! Дай, думаю, повременю, а то и меня под горячую руку спросонья шлепнет!
– Этот могет, – гудит в унисон Али-Паша. Но под моим взглядом все же решает не продолжать.
Федя подходит ближе и останавливается рядом с нами. Бегают глазки, и его крестьянская рожа расплывается в сложной смеси сочувствия и ухмылки:
– Да-а! Кончилась твоя роба! А я утром шел и думал: забрать ее или нет? Теперь и забирать-то нечего.
Ах, чтоб его! Меня передергивает. Догадываюсь, что будет после этого корявого невоинского словечка, за которое Али-Паша ему уже раза три на шиворот клал, и пытаюсь упредить:
– Ты, Кацапюра! Лучше б молчал душевно!
– Роба! – кривя рот и раздувая ноздри, презрительно фыркает взводный. – Вы оба – менты, а значит, начисто лишены военной дисциплины и интуиции, – зло вклинивается он в начавшееся соболезнование. – Думали, забыли, проспали… Сразу видно, по-настоящему ни разу не видели кузькину мать!
– Слушай, ты, великий воин! Хватит тыкать всех в нос своим моджахедским прошлым. Ты вот честно скажи, было ли в твоем Афгане что-нибудь хуже, чем здесь за последние сорок дней?
Али-Паша хмыкнул, и его правая клешня пошла во взмахе ладонью кверху, что обычно следовало понимать как потерю дара речи от негодования: «Эх, ну и балбесы мне на голову свалились!» – и лишь иногда помягче: «Чего мне с вами, желторотиками, говорить». Но в последние дни мы как-то сдружились, срослись, и получилось у него движение еще мягче, вроде: «Ну какое это сейчас имеет значение!» Мы улавливаем: чем мягче смысл – тем медленнее летит ладонь.
Этот
