не унимался магистр.
Всеволод больше не встревал в затянувшийся монолог. Он лихорадочно соображал: откуда Бернгард мог знать? Все это? Так точно? Дело-то ведь даже не в сорвавшихся сгоряча словах – «оборотай» вместо «вервольфа» и «Пьющая-Любящая» вместо «лидерки». Дело в другом.
«Разгрызешь и расцарапаешь руку до мяса, сунешь ее в брешь, прольешь кровь на кровавую стену, тупо повторишь шепотком уворованное заклинание…» Разгрызешь и расцарапаешь… руку до мяса… на кровавую стену… СТЕНУ – не черту, не границу! Стену, которую можно увидеть только с той стороны Проклятого Прохода!
Откуда…
«Надеялась перевязать рану клочком грязного подола, затянуть повязку зубами и спастись?» Клоком подола… затянуть зубами…
…Бернгард мог…
«Снова выбраться на бережок, с которого тебя спихнула твоя клятая мамаша?» Бережок… спихнула мамаша…
…знать ЭТО?!
Бернгард не видел, что происходило в ту роковую ночь на Мертвом Озере до его появления на берегу. И Бернгард не мог видеть, что произошло по ту сторону рудной черты, когда сам он находился по эту.
Однако тевтонский магистр все сказал верно. Так сказал, как Эржебетт поведала-показала Всеволоду через краткое прикосновение. Вот именно! Вот то-то и оно! Через безмолвное прикосновение! Через мысли, чувства, воспоминания. Но – не через слова.
У Бернгарда не было возможности подслушать ЭТО, стоя у двери склепа. Сегодня об ЭТОМ Эржебетт вслух не говорила. И прежде Бернгард не мог ничего у нее выведать. Эржебетт прежде с ним не разговаривала. Эржебетт вообще ни с кем не разговаривала, прикидываясь немой. И в плен… в осиновые тиски, в клетку из серебра и стали, в каменный гроб Эржебетт тоже попала, в отсутствие Бернгарда. Магистра в тот момент в замке не было. Магистр был на вылазке. Так когда же он узнал такие подробности? И – главное – как узнал?
– Откуда он знает, воин-чужак?! – выкрикнула Эржебетт. То, что уже не на шутку встревожило Всеволода. – Подумай, откуда он мог…
– Молчать! – Бернгард понял наконец, что не уследил за языком. Осознал, что в сердцах сболтнул лишнее. – Молчать, тварь!
Выражение, промелькнувшее на перекошенном лице магистра, выдало несвойственному этому лицу растерянность. И… испуг? Страх? Нет, еще не страх. Еще – нет, но…
Решение возникло интуитивно. Не из разума – из сердца. Рассудок не поспевал анализировать ситуацию и делать выводы. Но особое глубинное, нутряное чутье, что сродни звериному, подсказывало: именно это решение верное. Нужно, чтобы мимолетный испуг Бернгарда перерос в панику. Тогда можно заставить магистра говорить. И говорить с большой долей вероятности правду.
Вот только что может по-настоящему напугать бесстрашного тевтона? Меча у своего горла он не побоится наверняка. Да и непросто будет приставить к шее Бернгарда обнаженный клинок. Между магистром и Всеволодом – саркофаг. Пока оббежишь, пока перепрыгнешь… Бернгард успеет выхватить оружие.
