в 1932 и 1933 гг. мы вычтем среднюю цифру – 465,6 тысячи, то общее число умерших составит: 2.518,5 – (465,6 х 2) = 1587,3 тыс. человек. Это максимальная избыточная смертность в 1932–1933 гг.
Но и это еще не все. После 1933 года смертность в республике уменьшилась. Это, впрочем, вполне понятно: во время голода умирали более слабые, в том числе и те, кто должен был умереть естественным образом несколько лет спустя. Поэтому правильней, наверное, будет взять среднюю цифру не за десять лет, а с 1927 по 1931 г. Она составляет 522 тыс. человек. Проделав те же подсчеты, мы получим 1474,5 тыс. человек. Это минимальная избыточная смертность. Взяв среднее арифметическое и округлив, мы получим, что в 1932–1933 годах умерло на 1,5 миллиона человек больше, чем было положено, исходя из средней смертности.
Да, но насколько верны эти подсчеты? В объяснительной записке к материалам годовой разработки естественного движения населения за 1933 год указана максимальная погрешность – 21 % от фактических цифр. Вот только не говорится, в какую сторону. Впрочем, едва ли на местах склонны были преувеличивать такие неприятные показатели, как смертность населения. Прибавив к полученному нами числу еще 21 %, получим 1 млн 800 тыс. человек. Это – предельная возможная избыточная смертность в республике.
Оно, конечно, ничего хорошего. Но это не двадцать, не десять, не семь и даже не 3,5 миллиона.
Но если бы это было все…
«Неправильный» максимум
Еще более потрясающее открытие ждет нас при взгляде на другую таблицу из того же архива.
Таблица 2
Рождаемость и смертность в УССР за 1932 и 1933 гг. по месяцам[52]
Глядя на эти данные, вообще перестаешь что-либо понимать. Голод в России – явление изученное. Смертность от голода начинается зимой, увеличивается к весне, достигая своего пика в марте-апреле, и к началу лета сходит на нет. Надо ли объяснять, почему? Даже если нет ни хлеба, ни овощей, все равно в лесу и в поле имеются съедобные растения, в лесах появляется хоть какая, но дичь, в реках можно ловить рыбу. В блокадном Ленинграде, на севере, в каменном городе, где трава росла лишь в скверах и на газонах, и то последним месяцем массовой смертности был май. А что мы видим на Украине?
Минимум смертности той зимой приходится на декабрь-январь. Начиная с февраля, она резко растет, как в городах, так и в деревнях, в апреле-мае вырастает в городах по сравнению с январскими данными примерно в два раза, в деревнях, где люди большей частью живут своими запасами, в апреле – в четыре, а в мае – почти в шесть раз, несмотря на траву, ранние овощи и прочие дары леса и поля. А потом начинается что-то непонятное. Вместо положенного спада рост смертности продолжается. В июне-июле в городах смертность в два с половиной раза превышает январскую, а в селах – в восемь и в семь раз! Затем она начинает падать, хотя еще остается повышенной, достигает январской цифры к октябрю и снижается дальше.
Можно, конечно, вбивать факты в теорию молотком, рассказывая об отсроченных последствиях голода – но не заставляйте нас верить в отсроченные последствия,
РГАЭ. Ф. 1562, опись 329, ед. хр. 132, л. 21.
