безгранично презирала богатого преуспевающего мужа, самозабвенно полюбила дерзкого архитектора и предпочла благополучной жизни одиночество и отчаяние. Теперь – всего-то несколько лет спустя! – Настя обнаружила, что красавица Ирэн, с ее презрением, любовью и одиночеством, становится для нее все более непонятной, причем на обоих языках. Тем не менее она спорила с Зинкой, отстаивая и защищая прежнюю, близкую ей Ирэн, и малодушно прибегала даже к «социальному аспекту»: а куда, мол, в том обществе было деваться бесприданнице, как не замуж за богатого?..
– Ну ты даешь, мать, – фыркнула Зинка. – Ее что, на улицу выгоняли? Куда дева-а-аться… Сидеть и не рыпаться, вот куда. Дождалась бы симпатичного, если Сомс ей оказался не хорош. Кто ее замуж гнал? Она что, в девках засиделась? Нет! Однако же за Сомса выскочила… И, главное, сначала пять раз заворачивала его, какой мужик такое бы терпел?
– Да плохо ей было с Сомсом, как ты не понимаешь? Она и не знала, что такое настоящая любовь, пока Босини не встретила!
– Ну так и шла бы к своему Босини, раз так. А то – сам не ам и другому не дам. Подруге жизнь поломала – жениха увела; крутила с ним у всех на виду, и Сомс видел. Зачем мужика позорила?
Вначале Настя слушала немножко снисходительно, но мало-помалу жесткая Зинкина житейская правота одерживала верх. Как всегда, в каждодневных делах Зинка оказывалась права, если только семейную драму викторианской Англии можно назвать каждодневностью. Бледнел и становился бессильным «социальный аспект», несмотря на всю обещанную Присухой перспективность, и семья как важнейшая первичная ячейка общества не объясняла трагическую жизнь этих двоих людей.
Многое в книге так и осталось загадочным, на каком языке ни читай: биржа… вложения… какие-то падающие консоли (это ведь из архитектуры?), разговоры о близящейся войне, хотя до Первой мировой минимум десять лет. Скользила глазами по невразумительным консолям, как делала в детстве, когда непонятные слова из захватывающей книжки просто отбрасываются; но человеческая боль не отпускала.
То же самое происходило с Зинкой: она настолько сжилась с Форсайтами, что легко и непринужденно находила самые неожиданные аналогии: «вот у нас в Днепропетровске одна тоже гуляла от мужа» или: «слышь, у нас на трубном похожий случай был…». Эти параллели смешили Настю: представить себе старого Джолиона в Днепропетровске было все равно что поселить его на «болоте», где рабочие в конце дня толпятся у ларьков «ПИВО – ВОДЫ», в которых никаких «вод» отродясь не было. Отсмеявшись, пробовала «перенести» героев на «болото», и стало еще смешней: хороша была бы Ирэн, в вечернем платье, с обнаженными плечами, на шарикоподшипниковом заводе! Однако где можно было представить себе этих людей, в их безнадежно старомодных нарядах, но с чувствами и поступками, не подвластными времени, чтобы не получилась карикатура? Да хотя бы здесь, в Старом Городе: и Сомс, и Босини, и старый Джолион со своей тростью – все безукоризненно
