вокзала. Обречена помнить их всю жизнь, как слепоглухонемая. Первый – дым от допотопного паровозика, который меня привез, – Тярлево, парк, salon de musique, который называли «соленый мужик», второй – натертый паркет, потом что-то пахнуло из парикмахерской, третий – земляника в вокзальном магазине (павловская!), четвертый – резеда и розы (прохлада в духоте) свежих мокрых бутоньерок, которые продаются в цветочном киоске, потом сигары и жирная пища из ресторана. А еще призрак Настасьи Филипповны. Царское – всегда будни, потому что дома, Павловск – всегда праздник, потому что надо куда-то ехать, потому что далеко от дома. И Розовый павильон (Pavilion de roses). Я как Птишоз с его женским монастырем, в который превратился его рай, его бумажная фабрика. Херсонес, куда я всю жизнь возвращаюсь, – запретная зона. Слепнева, Царского и Павловска – нет. Страннее всего, что я почти все это знала, когда росла там. – Она перевела на меня отрешенный взгляд и улыбнулась странной улыбкой: – В юности я говорила, что не могу понять, как люди жили во время войны и террора.
– Тогда никто не знал, какая наступает эпоха, – осторожно сказала я.
Ахматова небрежно махнула рукой.
– В сущности никто не знает, в какую эпоху он живет. Так и мы не знали в начале 10-х годов, что жили накануне первой европейской войны и Октябрьской революции. Увы! – Она вновь оживилась. – С конца XIX века меньше всего изменилась одежда и больше всего – способы передвижения. Человек, в особенности бедно одетый, может кое-как надеть костюм и пальто 90-х годов, но выехать в шарабане невозможно. Мне было десять лет, и мы жили одну зиму в доме Дауделя, это угол Средней и Леонтьевской в Царском Селе. Живущий где-то поблизости гусарский офицер выезжал на своем красном и дикого вида автомобиле, проезжал квартал или два – затем машина портилась, и извозчик вез ее с позором домой. Тогда никто не верил в возможность автомобильного и тем более воздушного сообщения.
Она окончательно вернулась из мира грез и заговорила более деловито:
– В Царском Селе я жила в общем с двух до шестнадцати лет. Из них одну зиму, когда родилась сестра Ия, семья провела в Киеве (Институтская улица) и другую – в Севастополе (Соборная, дом Семенова). Основным местом в Царском Селе был дом купчихи Елизаветы Ивановны Шухардиной – Широкая, второй дом от вокзала, угол Безымянного переулка. Но первый год века, 1900-й, семья жила зиму в доме Дауделя, это угол Средней и Леонтьевской. Там у меня была корь и даже, может быть, оспа…
– Вы так хорошо помните все места, где жили? – Я даже слегка растерялась от такого обилия подробностей, перо с трудом поспевало за ее рассказом, потому что не так-то легко было стенографировать все эти названия.
– Я вспоминала их намеренно, – пояснила она. – В некоторых побывала вновь, узнала их историю.
– Расскажите, пожалуйста, – попросила я, решив, что раз она сама хочет что-то рассказать, не надо ей мешать.
Ахматова изящным жестом набросила на плечо сползшую шаль, и речь ее вновь полилась свободно,
