глаза в правый, нижний угол, ища подпись художника. Взгляд наткнулся на выполненные черной тушью строки: «Риор, ин’хьяго ле вьордиен ди’жерр меленгри ауэй…»
Незнакомый, певучий язык удивил меня. Изящные, странного вида символы, сложившиеся в относительно понятный текст, напоминали эльфийскую вязь, но было в них что – то строгое и законченное, что делало их резко непохожими на буквы эльфийского алфавита, который я хоть немного, но знал. Не удержавшись, я протянул руку и осторожно коснулся надписи кончиками пальцев, удивляясь неведомо откуда взявшейся тоске, словно камнем придавившей сердце, заставляя его биться вдвое чаще обычного.
– «Риор…» – голос капитана, раздавшийся от двери, был неожиданно пронизан нотками едва уловимой в бархатных обертонах печали. Я не стал оборачиваться, необъяснимым образом поняв – не это сейчас нужно пирату, неприятно будет этому незаурядному существу мое внимание и сочувствие. А Фаанмико, приблизившись ко мне со спины, закончил фразу, – «…и вечность не так страшна там, где есть ты». Это язык ваальсири, ледяных эльфов. Его язык. Его звали… зовут Риор Теннеригу.
Я, словно зачарованный, вновь протянул руку к портрету и тут же почувствовал, как обхватили запястье горячие пальцы:
– Не трогай, малыш. Не стоит… – пират, мягко отпустив мою руку, отошел к столу и залпом опрокинул в себя содержимое терпеливо дожидавшегося его стакана.
Я, помедлив, снова взглянул в удивительные глаза ангела на портрете и вернулся в кресло. Взглянул на капитана, который замер, глядя куда-то поверх моей головы и, осмелившись, негромко спросил:
– Он… Умер, да? Риор? – верманджи вздрогнул, приходя в себя и отрицательно покачал головой. Я облегченно вздохнул и улыбнулся ему, – Красивый портрет. Тот, кто его писал, должно быть, настоящий мастер своего дела. Не подскажете, чье это творение? Кто художник?
Фаанмико тихо, невесело рассмеялся. Подтянул из-под стола носком ботинка свежую бутылку невероятной своей амброзии, ловко подкинул ее на уровень глаз и, сделал большой глоток прямо из горлышка. Задумчиво покачал емкость в ладони и, наконец, ответил:
– Я, малыш. Я…
POV Д. Фаанмико
Как часто, глядя в небо, мы думаем о прощении, смерти, истине? Согласитесь, это редкое явление. Почему? Сейчас начнутся массовые словесные излияния на тему бессмысленности высоких материй в быту и прочее искристое, пафосное и совершенно ложное. На мой взгляд, нам просто страшно. Страшно представить, как мы будем умирать, страшно подумать, где сейчас тот самый, единственный человек, чье прощение стало целью всей жизни, страшно услышать то, чего боялся много лет, потому что правда – это, черт возьми, больно.
Вот и думаем мы, всматриваясь в иссиня-черную мглу, обо всяких банальностях – где найти подходящую бухту и дождаться отлива для кренгования, как бы возродить назад клан Черных капитанов, ибо от него было чертовски много пользы, на каком
