спросила я.
– Как еврейка, – с усмешкой ответила Сара и бросила злобный взгляд на прогуливающихся рядом немцев.
Слезы застыли у меня в горле.
– Что они делают с вами?… разве так можно?… Сара… скажи мне, что происходит в этом мире?…
Сара притянула меня к себе и заботливо погладила по голове.
– Тише… не плачь. Ты ничего не изменишь. Все уже решено. Я отстранилась от нее.
– Что решено? О чем ты говоришь? Скоро придут солдаты и они спасут вас! – с надеждой воскликнула я.
– Никто не придет, Аня. Они бежали, и говорят, что всех кто оставил Смоленск, арестовали. Возвращаться уже некому. Ты ведь помнишь, что те, кто попадает к ним, обратно не возвращаются. Все кончено, Аня. Никто не придет нас спасать. Все кончено. В Германии евреям не жить, это все знают. Надо было бежать, надо было заставить отца… чего он добился… глупец!
– Сара, отец! – вспомнила я. – Где твой отец! Когда я видела его в последний раз, Соня была с ним. Где они?
Сара посмотрела на меня взглядом, с которым мы обычно сообщали родственникам погибших дурные новости. Сердце мое похолодело и кровь, будто застыла в жилах, я крепко схватила ее за руку и затаила дыхание, ловя каждое ее слово.
– А ты разве не знаешь? – скорбно спросила она.
– Нет…
– Их убили. В тот же день, когда поймали… Мы с мамой нашли их тела у госпиталя, и отнесли на кладбище… Мы похоронили их как могли.
– Нет… Соня… – только и смогла произнести я.
Соня прижала меня к себе, и обхватила мою голову, шепча слова утешения. Но от этого не становилось легче. Рыдания разрывали меня изнутри, мне хотелось кричать и рвать на себе волосы… вот почему я не нашла ее тела у развалин. Но разве могла я знать, когда оставляла ее там, что все закончится именно так. Почему немцы забрали меня? Я знала немецкий – могла пригодиться. Почему они не взяли мою сестру? Она была с евреем, не знала немецкий, и не принесла бы изуверам никакой пользы. Мне кажется они даже не разбирались, была ли она настоящей еврейкой, просто спустили курок и оборвали ее жизнь. А я… осталась теперь совсем одна… И только я виновата в ее смерти, ведь помешала ей вовремя бежать из города… я убила свою сестру. Сначала ее, а потом ту еврейскую семью. Я такой же зверь, как эти – ничем не лучше…
Тогда я думала так, и винила себя за все. Немного успокоившись, я собралась с силами и отстранилась. Сара посмотрела на меня с грустью. Но чем она могла мне помочь? Затравленная, загнанная, уничтоженная как личность. Почти животное, почти мертвец.
Пока мы разговаривали с Сарой, ко мне подошел немецкий офицер и грубо окликнул:
– Эй, ты! С евреями разговаривать запрещено! Отойди!
Но я протянула ему свой заветный документ, он бегло пробежал по тексту, затем вернул и без охоты дал нам с Сарой еще несколько минут, для того чтобы договорить. Я уже немного успокоилась и хотела узнать
