торговали старым тряпьем на Главном рынке.
– И за сколько вы продали их дело? – спросил Поножовщик.
– Я был тогда слишком молод, все продал мой опекун. Когда я стал совершеннолетним, мне еще пришлось вернуть ему тридцать франков… Вот и все мое наследство.
– А на кого же вы работаете?
– Мою обезьяну[27] зовут Борель с улицы Бурдонне. Болван и притом груб; вороват и скуп. Ему легче потерять глаз, чем расплатиться со своими работниками. Таковы его приметы. Если он заблудится, не разыскивайте его, пропади он пропадом. Я учился у него своему ремеслу с пятнадцати лет; в армии я не служил: вытянул счастливый номер. Живу я в старом еврейском квартале, в комнате на пятом этаже, окнами на улицу; зовут меня Родольф Дюран… Вот и вся моя история.
– А теперь твой черед, Певунья, – сказал Поножовщик, – свою историю я оставлю на закуску.
Глава III
История Певуньи
– Начнем с самого начала, – сказал Поножовщик.
– Да… с твоих родителей! – подхватил Родольф.
– Я их не знаю… – ответила Лилия-Мария.
– Как так? – вырвалось у Поножовщика.
– Я о них слыхом не слыхала. Меня нашли в капусте, как говорят маленьким детям.
– Ну и ну! Выходит, Певунья, мы с тобой из одного семейства!..
– У тебя тоже не было дома, Поножовщик?
– Я сирота, и дом мой – парижские улицы, как, верно, и у тебя, дочка.
– А кто же воспитал тебя, Певунья? – спросил Родольф.
– Сама не знаю, сударь… Сколько я себя ни помню, кажется, мне было лет семь-восемь, я жила с одноглазой старухой. Ее прозвали Сычихой из-за крючковатого носа и единственного круглого зеленого глаза, как у окривевшей птицы.
– Ха!.. Ха!.. Ха!.. Я так и вижу эту стерву, – вскричал, смеясь, Поножовщик.
– По вечерам одноглазая старуха, – продолжала Лилия-Мария, – посылала меня для виду продавать леденцы на Новом мосту, а на самом деле заставляла просить милостыню… Если я собирала меньше десяти су, она била меня и морила голодом.
– Понятно, дочка, – сказал Поножовщик, – пинок вместо хлеба и несколько подзатыльников в придачу.
– Бог ты мой, так я и жила…
– А ты уверена, что эта женщина не была твоей матерью? – спросил Родольф.
– Понятно, уверена: Сычиха то и дело попрекала меня, что я круглая сирота, что нет у меня ни отца, ни матери; клялась, будто подобрала меня на улице.
– Итак, – сказал Поножовщик, – ты получала вместо еды колотушки, если приносила домой меньше десяти су!
– На ночь я выпивала стакан воды и зарывалась в охапку соломы, брошенную Сычихой прямо на пол; говорят, будто солома греет. Какое там! Иной раз я всю ночь напролет дрожала от холода.
– Еще бы, эти перья из босса[28] холодят, как лед, ты права, милочка, – воскликнул Поножовщик, – навоз во сто крат лучше! Но люди воротят от него нос: подстилка,
Хозяина.
Соломы.
