и в жизни было на самом деле. И осталось у дяди Федота на хозяйстве всего несколько захудалых лошадок, брошенных взамен здоровых и молодых то ли белыми, то ли красными. А в довершение всего и самого его мобилизовали в колчаковскую армию. Но не хотели хозяйственные крестьяне воевать ни за белых, ни за красных – не их это хлеборобское дело оказалось. И бежали они, в одиночку и группами, в свои полуразорённые деревни, где бедовали без отцов-хозяев одни бабы да старики с подростками. И было таких беглецов совсем не мало в каждой деревне. То там, то здесь вынужденно собирались они в отряды самообороны, потому что повсеместно рыскали по сёлам белоказаки, пытаясь выловить дезертиров и снова поставить их в строй, предварительно выпоров плетьми основательно, а заодно потрясти и крестьянские запасы для нужд воюющей армии. Эти отряды самообороны иногда объединялись в настоящие партизанские армии, и они нередко давали серьёзный отпор карателям.
Бежал из белой армии и дядя Федот, а чтобы уберечься от казачьих разъездов, прибился к местному отряду самообороны. Оружия и боеприпасов в ту пору в Сибири и на Дальнем Востоке была уйма, практически в каждой крестьянской избе где-нибудь под стрехой или в тёмном углу за дверью была припрятана то ли русская драгунка, то ли австрийский карабин, американский винчестер или японская арисаки. А о револьверах чуть ли ни любых мировых марок и говорить было нечего. Так что хоть на этот счёт сибирским крестьянским партизанам повезло: щедро снабжали страны Антанты армию Колчака оружием. Кстати, знаменитые русские трёхлинейки, производимые в ту пору в Соединённых Штатах фирмой Remington, пережили и Великую Отечественную войну, и мы, старшие школьники 50-х годов XX века, в учебных классах по военному делу ещё долго азартно щёлкали затворами этих вороненых раритетов с просверленными патронниками.
Естественно, дисциплина в этих отрядах самообороны тоже была, мягко говоря, партизанской, то есть довольно условной, и любой «боевой штык» мог в удобный для него момент сбегать на побывку в родную деревню, даже не предупредив партизанское начальство. Однажды и дядя Федот, узнав от побывавшего в деревне соседа, что дома у него гостит брат Григорий, отпущенный на несколько дней к родственникам, тоже решил сбегать в село: и брата давно не видел, да и в баньку заодно хотелось сходить. Но на свою беду у самой околицы попался в сети казачьего разъезда, охотившегося за дезертирами. Был уже вечер, казаки заночевали в селе, чтобы уже утром отправиться в Омск. Григорий был в бане, когда ему сообщили о случившемся. Он быстро надел свою форму казачьего старшего урядника, взял у плачущей жены брата бутыль самогона и направился к остановившимся на постой казакам. Всю ночь он пьянствовал с ними в соседней избе, уговорил их взять с собой в город, сказав, что одному ехать, мол, несподручно, а, вернее, просто опасно по причине военного времени. А утром велел четырнадцатилетнему Федосу запрячь коней в бричку и подогнать её к сараю, где ночевал на соломе его старший брат. Казаки с Григорием ещё выпили на дорогу хорошо, усадили связанного дядю Федота в бричку, Федос молча тронул вожжи, и кортеж запылил за околицу.
Примерно
