с журналом да ещё причитала, что её никто не жалеет. То чаю ей принеси, то мороженое достань из заморозки».
«Сестрица не прочитала вовремя повесть по литературе, вечером закатила истерику, что голова болит. Пришлось мне за неё сочинение писать: мама попросила, чтоб нашей «болезненной» «двойку» не влепили. Гулять не пошла из-за неё. Достала меня Сонька. И мама вечно на её стороне. Верит ей…»
«Вчера чуть не утащила мой дневник. Еле успела выхватить. Придётся теперь его с собой в школу носить. Эта проныра везде найдёт…
И никому не расскажешь…»
Дела семейные
Николай и вовсе не вмешивался в «бабские» дела, регулярно требовал борща и котлет, а кто готовит обед или ужин, ему было всё равно. Он равнодушно относился к детям – как к родной дочке, так и к падчерице, не любил тратить деньги на их обновки, считая, что девочки и так разбалованы. Баловали в основном Соню. Она ни в какую не соглашалась донашивать Катины вещи, требовала новых. Катя с детства спокойно относилась к собственной внешности, а Соня лет с трёх постоянно крутилась перед зеркалом, приговаривая:
– Какая же я красивая, прямо настоящая принцесса Софья, правда, мам-пап? – девчонка требовала от окружающих непременного подтверждения своих слов.
– Ты у нас красавишна, – умилялась Валентина.
– В мою породу пошла! – гордо заявлял Николай, а Катя только фыркала, глядя, как ловкая сестрица вытягивала из родителей новые шмотки.
Валентина всегда удивлялась, какие же разные у неё получились дочки, не похожие ни друг на друга, ни на неё.
Катюша, невысокая, фигуристая, сероглазая, с каштановой косой до попы, неуверенностью в себе, мягким податливым характером и готовностью прийти на помощь.
И Соня, вредная проныра, тоненькая, артистичная девчонка, с зелёными глазищами и вьющейся копной рыжих волос, закрывающих половину лица. Крупный нос немного портил симпатичную мордашку. Другая девочка на месте Сони страдала бы по этому поводу, но только не она. «Это придаёт мне шарм», – заявляла мелкая задавака.
Родители Николая души не чаяли в единственной внучке, часто брали её к себе, всё ей позволяли и баловали сверх меры. А Катю они не замечали, никогда не передавали ей подарки к праздникам, не покупали шоколадки и мороженое. Сначала девочка обижалась, даже плакала от такой несправедливости, а потом, привыкнув держать эмоции при себе, перестала показывать, как ей горько и больно.
Впрочем, Катя, вообще, не демонстрировала собственные чувства, скрывала неприятности и утаивала проблемы. Всё равно никому не было дела до её внутреннего мира, так зачем оголять душу? У неё есть дневник, поверенный тайн и тревог, печалей и размышлений, на его странички выплёскивались и боль, и обиды, и тревоги. До поры до времени…
В четырнадцать Катя резко перестала быть голенастым подростком. Из гадкого цыплёнка с торчащими коленками и лопатками сформировалась симпатичная
