вот и нет… напротив…
– То есть как напротив, Франсуа?
– Слушай! Ты ведь знаешь этого колченогого верзилу, что живет в Париже, у папаши Мику, который скупает краденое у Николя… этот папаша Мику содержит в Париже меблированные комнаты в Пивоваренном проезде.
– Ты говоришь о хромом верзиле?
– Ну да, помнишь, он приезжал сюда поздней осенью, приезжал от имени папаши Мику, а с ним вместе были дрессировщик обезьян и две какие-то женщины.
– Ах да, да; этот хромой верзила потратил так много, так много денег!
– Еще бы, он ведь платил за всех… Помнишь наши прогулки по реке… это я ведь тогда сидел на веслах в лодке… а дрессировщик обезьян взял с собою шарманку в лодку и там крутил ее, помнишь, какая музыка была?!
– А потом, вечером, какой они устроили красивый бенгальский огонь, Франсуа!
– Да, этого колченогого верзилу скрягой не назовешь! Он дал мне десять су на чай, только мне!!! Вино он пил всегда из запечатанных бутылок; им всякий раз подавали к столу жареных цыплят; он прокутил не меньше восьмидесяти франков!
– Так много, Франсуа?
– Можешь мне поверить!..
– Стало быть, он такой богатый?
– Вовсе нет… он гулял на те деньги, что заработал в тюрьме, откуда только-только вышел.
– И все эти деньги он заработал в тюрьме?
– Ну да… а потом он говорил, что у него еще семьсот франков осталось; а когда больше денег не останется… он провернет хорошенькое дельце… а коли его заметут… то он этого не боится, потому как он вернется в тюрьму, а там у него остались дружки, они вместе кутили… а еще он сказал, что у него нигде не было такой хорошей постели и вкусной кормежки, как в тюрьме… там четыре раза в неделю дают хорошее мясо, всю зиму топят, да еще выходишь оттуда с кругленькой суммой… а ведь вокруг столько незадачливых работников, которые подыхают с голоду и от холода, когда у них нет работы…
– Он так вот прямо и говорил, этот хромой верзила, а, Франсуа?
– Я своими ушами слышал… я ведь говорил тебе, что сидел на веслах, когда они катались по реке, он все это рассказывал Тыкве и тем двум женщинам, а они прибавляли, что так живут и в женских тюрьмах, из которых они только-только освободились.
– Но тогда получается, Франсуа, что воровать не так уж плохо, раз так хорошо в тюрьме живется?
– Конечно! Знаешь, я и сам не понимаю, почему в нашем доме один только Марсиаль говорит, что воровать дурно… может, он ошибается?
– Все равно надо ему верить, Франсуа… он ведь так нас любит!
– Любить-то он нас любит, это верно… когда он тут, нас никто не смеет колотить… Будь он дома нынче вечером, мать не наградила бы меня колотушками… Старая дура! До чего она злая!.. Ох как я ее ненавижу… мне так хочется поскорее вырасти, уж я бы ей вернул все тумаки, которыми она нас осыпает… особенно тебя, ты-то ведь послабее меня…
– О, замолчи, замолчи, Франсуа… меня просто страх берет, когда ты говоришь, что хотел бы поколотить
