же, кто погряз в своих заблуждениях, обретут последний шанс на спасение. Если ты скорбишь о потере, то это лишь твоя боль. Но эта боль – наущение врага рода человеческого, ибо в этот миг ты чувствуешь себя одиноким, а искренне верующий никогда не одинок, ибо он в Боге, а Бог всегда с ним. Не радуй Ноллана своей никчемной скорбью».
Конь, чувствуя настроение хозяина, остановился.
– Я радуюсь, – прошептал халиф. – Я радуюсь, и боль моя лишь пыль на ветру!
Он вдруг почувствовал, что не верит сам себе, и до крови прикусил губу.
В дальних кустах послышался какой-то шорох. Эргез насторожился, выдергивая из кобуры увесистый короткоствол, но воины в черных шлемах уже мчались на шум.
– Нет-нет, не убивайте, я и не думал стрелять, – послышалось из зарослей. – Мы не желаем ничего плохого. Я верю в Пророка Аттилу, истинного и судьбоносного. Имя мое – Исмаил…
Старый Бирюк лежал, затаившись меж камней, и старался не думать. Прятаться было делом привычным, но сейчас такая предосторожность казалась тщетной. Что толку загораживаться камнями от того, кто видит, не глядя, кто читает мысли, стоит им лишь объявиться в голове? Не думать совсем.
Не получалось.
Бирюк попытался спрятать беспокойное сознание в пустенькой головке щебечущей птички, та даже не потрудилась вспорхнуть, когда его преследователь скользнул мимо, просто не почувствовала чужого присутствия, зато Старый Бирюк увидел глазами крылатой певуньи широкую спину, то и дело мелькающую меж кустов подлеска.
«Да, годы все еще не властны над ним, – оставляя сознание пичуги, отметил ученик Седого Ворона. – Но что-то не так, что-то изменилось».
Его не покидало гнетущее ощущение близкой опасности. Неужели снова уходить? Казалось, все уже позади, ан нет. На этот раз, похоже, скрыться не получится. Такой вот выход из-за печки. Теперь-то уж придется встретиться нос к носу. Поднимется ли рука выстрелить?
Он припомнил, сколько раз говорил Лехе и Михе: «У врага нет лица, есть только личина, и, как бы она ни выглядела, она всегда обман». Теперь в этом следовало убедить себя. Бирюк еще раз повторил мучительный, как заноза, вопрос: «Поднимется ли рука? Смогу ли нажать на спуск?»
В этот миг сознание его точно окатили кипятком.
«Все, заметил, – констатировал воин. – Теперь уже не уйти. Если так, то можно попробовать занять самую удобную позицию для встречи».
Куда там! Преследователь остановился, точно прислушиваясь, и стал по широкой дуге обходить тайное убежище бывшего друга, стараясь прижать его к изгороди селения – прием нехитрый, но вполне действенный. Как бы там ни было, а подставлять под удар толпу простодушных нонкомбатантов, так Седой Ворон называл всех, неспособных держать в руках оружие, не пристало. Он припомнил бессмысленную песенку, слышанную в глубоком детстве:
А у жирафа шея длинная,
А у жирафа шея длинная,
Он не умеет обнимать.
А мы ему по морде
