утром что-то изменилось. Я унюхала это в воздухе, когда открыла входную дверь. Это было отсутствие. Нередко отсутствия бывают крайне ужасны, а это было крайне желанным.
– Она ушла, – негромко сообщила я отцу. Он подошел, встал рядом, затем кивнул.
Прохладный воздух снаружи грозил вот-вот стать морозным. Большая часть осени была упущена из-за медведицы. Отец на всякий случай взял топор, и мы пошли по тропе, мимо ободранных кустов салала, мимо деревьев, под которыми виднелись втоптанные в грязь грибные шляпки. Подойдя к берегу, обнаружили следы зверя, направлявшегося к воде. Исчезающие.
Мы были свободны.
Хотелось думать, что жизнь налаживается, но уж слишком многое у нас изменилось. Медведь забрал нечто большее, чем Клео, большее, чем возможность пережить зиму. Он разорвал незримую нить, связывающую нас, и теперь мы даже не были один плюс один.
Послание
Остров, каким я его знала, удивляющий, дающий ощущение восторга и безопасности, исчез. Клео была мертва. За несколько недель горе затопило меня полностью, разрывая изнутри. И теперь, когда я дала ему выход, стало огромным и безрассудным. Оно уже не хотело быть тихим.
Оно было ужасающе объемным, намного больше меня и гораздо больше того, с чем мог справиться мой отец. Поэтому я давала волю рыданиям, убегая глубоко в лес. Втягивала воздух, стараясь снова загнать их внутрь, но, несмотря на попытки сдержаться, все мое существо истошно голосило: услышь меня, услышь меня, услышь меня. Нестерпимо хотелось, чтобы отец взял мою боль, положил ее в одну из своих драгоценных бутылок и она исчезла. Мне было нужно, чтобы он любил меня, невзирая на мою вину в том, что Клео погибла и наш остров, наш маленький мир оказался разрушен.
Но мой отец замкнулся, разговаривать с ним было бесполезно. Казалось, он блуждает в одиночестве, в поисках вещей, которых больше не существовало.
– Тебе нужна компания? – спрашивала я.
Он качал головой. Смотрел вверх, на ящички.
– Все, что мне нужно, чтобы вы были в безопасности, – отвечал он. Вот только было непонятно, меня он имел в виду или флаконы.
– Папа, – звала я.
Но он просто хватал свою корзинку и направлялся к двери.
Я оставалась в хижине, осязая кожей все, чего в ней давно не было. По привычке, чтобы успокоиться, часто наведывалась в кладовую подсчитать, сколько или, вернее, как мало продуктов осталось. Как-то заметила на верхней полке отцовский аппарат.
Аппарат, вопреки ожиданиям, был легким. Мягкая серая ткань, в которую он был завернут, настолько выцвела, что белые завитки, вплетенные в нее, казались скорее дымом, чем нитью. Затаив дыхание, развернула, подняла крышку, почти не сомневаясь, что она треснет в наказание за мой проступок, но та просто беззвучно скользнула вверх, обнажив сотни крошечных отверстий.
Мои руки дрожали. Я представляла, для чего нужен аппарат, но все еще считала
