чужим.
– Внешне это было незаметно.
Святослав ненамного задумался.
– А в России ты ощущаешь меня русским?
– Сначала не ощущала, а теперь ощущаю.
– И в чем это проявляется?
Соланж бросила на него пристальный взгляд и тоже задумалась.
– Я не знаю.
– Не знаешь? – почему-то удивился он.
– Просто я стала это чувствовать, а почему – не понимаю. Хотя постой, я вижу, что тебя здесь все родное.
– Когда я уехал из России, – мне тогда было всего двадцать пять лет, я твердо решил, что отныне не буду ни русским, ни американцем, ни кем-то еще иным, а просто буду человеком мира. Это гораздо важнее национальности.
– И у тебя получилось?
– Думал, что да. Но сейчас ты говоришь, что видишь во мне русского.
– Да, вижу, – подтвердила Соланж.
– Получается, что я не справился с поставленной задачей.
Соланж, как это нередко делала, забавно сморщила нос.
– А это плохо быть русским? – поинтересовалась она. – Вот я француженка и вроде это очень хорошо. Когда люди об этом узнают, у них появляется ко мне повышенный интерес. И я иногда этим даже пользуюсь.
– Я вовсе не стыжусь, что я русский. Просто не желаю внутри чувствовать себя таковым. Национальность – это один из самых сильных видов самоограничения и самообмана.
– Никогда так не думала о себе. Я люблю Францию и мне приятно быть француженкой. Но это мне совсем не мешает сниматься в Голливуде. И я с удовольствием снимусь в русском фильме, если ты успешно проведешь переговоры.
– Быть русским – это немного другое, – сказал Святослав.
– Да? – удивилась француженка. – Объясни.
Святослав вздохнул. Ему не нравился этот разговор, но он не знал, как из него ловко выйти.
– Русские – это особая нация.
– И в чем же?
– Русским не нравятся быть русскими, но при этом они очень гордятся, что они русские.
– Как это? Разве одно не противоречит другому?
– Противоречит. Но здесь в России это никого не смущает. Наоборот, на таких противоречиях держится вся национальная психология.
Соланж задумалась так глубоко, что на идеально гладком лбу появилось несколько несвойственных ему складок.
– Я не могу этого понять, – сообщила она плоды своих размышлений.
– А я не могу объяснить. Но все именно так, как я говорю.
– Знаешь, Святослав, мне было бы интересно сыграть такой противоречивый образ русской женщины. Хотя пока не представляю как.
– А мне – сделать такой фильм. Но я тоже пока не представляю как. Таких попыток в истории было немало, но не помню ни одну по-настоящему удачную. Наверное, обычному режиссеру это не под силу.
– А кому под силу?
– Не представляю. Возможно, требуется сверх гений.
– А
