тотальный контроль.
– Они не пойдут на это! – Доктор выглядел оскорбленным до глубины души.
– Не смеши меня, – Лонгви презрительно скривил губы. – Любое разумное существо имеет заднюю мысль, независимо от того, какой поступок собирается совершить.
– Какая-то иезуитская логика, – растерянно выдохнул Доктор.
– Может быть. Но тогда иезуиты украли ее у Диогена Синопского. Ты забыл, кем я был, Доктор? Цинизм – это не мастурбация на главной площади и не дурацкие беседы вот с этим, – он мотнул головой в сторону Леонида, – персоненавистником. Цинизм – это всего лишь обнаженный реализм. Отчего люди так боятся признаться себе в своих тайных помыслах? Я понимаю, что рассказать о них другому – стыдно. Но – самому себе? И Великие – чем они отличаются от людей по своей поведенческой модели? Уверяю тебя, найдется очень мало отличий.
Ты говоришь мне, что я Избранный и у меня есть свобода воли. Да что с того? Даже если у меня есть эта свобода, повод быть недовольным все равно остается. На мне свет клином не сошелся. Погано быть единственным свободным среди рабов. Тем более, когда те не знают, что они рабы и тоже считают себя свободными. Невозможно живому существу прожить полноценную жизнь среди марионеток. Почему Великие присвоили себе право контролировать волю других людей? Разве те не имеют права распоряжаться собой сами?
Доктор выглядел очень растерянным. На него прямо-таки было жалко смотреть. И я позволил себе влезть к нему в голову и немножко покопаться в мыслях, что лежали на поверхности и просились на язык. Но после этого мне стало его еще больше жаль – слишком поздно он вспомнил, с кем ввязался в спор.
«Ты же Избранный! – в смятении думал Доктор. – Как ты можешь?! Ты должен гордиться, а ты…».
И, глядя на него, я призадумался. Ведь он тоже Избранный. Сам не так давно обмолвился. Возможно, какую-то благодарность за это и можно испытывать, но раболепное преклонение перед Великими – это уже перебор. Как-то не очень они вязались между собой – нижайшая привязанность и полная свобода действий. Собака – она тоже вольна в своих действиях, пока не приходит время лизать руку, дающую кость. Так чем, в данном случае, Доктор отличался от собаки? Трудно сказать, потому что разницы я не видел, а потому не удержался и пробормотал:
– Лучше быть волком в клетке, чем псом на воле, – пробормотал я. – У волка в душе свобода, а пес и на воле – на привязи.
– Волк по природе своей эгоист, – Доктор хмуро посмотрел на меня. – А собака другому жизнь отдает. Хозяину.
– Не аргумент, – Сократ, не открывая глаз, покачал головой. – Дай собаке волю жить для самой себя, и получишь подлейшую и опаснейшую тварь под Луной. Проверено. Посмотри на одичавших городских псов. Собака потому и согласилась на приручение, что поняла – иначе ее истребят за гнусный характер. Волк куда благороднее. Он предпочитает сохранить свободу в ущерб сытой жизни.
– А как же их привычка нападать стаями? – возразил Доктор.
– Зимой, –
