по базе, что родилась девочка в роддоме под номером десять, в Санкт-Петербурге. Почти по пути, если не считать не большой крюк, но совсем не значительный, на двух автобусах, а так ничего. Молодому оперу не привыкать, ноги стаптывать, а на транспорт по работе проездной выдавали.
Приехал он в роддом, в котором почти восемь лет назад родилась девочка Настя. Большое добротное здание, встретило опера евроокнами и свежим ремонтом внутри. Из персонала, кто работал в то время, нашлась одна старенькая санитарка, которая помнила мать девочки, так как та была очень скандальная и много ругалась. С ней в палате лежала женщина, у которой ребёночек родился очень слабенький и умер на третий день. Вот та женщина была очень тихая и спокойная, горевала по смерти малыша, а потом её выписали. Настина мать же пролежав положенное выписалась со своей дочерью, и больше её в роддоме не видели. Санитарка подметила, что, скорее всего эта женщина выпивала, такое сложилось впечатление.
– А как вы запомнили её, ведь наверняка она не одна скандалистка, которые вам тут попадались? – поинтересовался Глеб, подметив, что по прошествии стольких лет многое забывается.
– Ой, милок, скандалисток я за свою жизнь повидала – и эта не самая ужасная, но так совпало тогда, после её выписки расформировали почти весь персонал больницы, сюда новых врачей приняли, я почитай одна тут и осталась, с тех времён. Меня тоже перевести хотели, но у меня дом-то под боком, куда уж мне старой ездить, за тридевять земель. Я им так и сказала – или сокращайте или тут оставляйте. Вот и оставили.
Задумчиво глядя на бабушку, которой было уже явно за семьдесят лет, он спросил ещё:
– А та женщина, которая лежала с Настиной мамой в одной палате, вы случайно не помните как её звали?
– Ой, мил человек, чего не помню, того не помню. Стара я уже, память бывает, подводит, да и не знала я, как её зовут. Эту запомнила, что мать её ещё в роддоме Настенькой звала. И фамилию тогда глянула – Громова, приметила, так как я в девичестве тоже Громовой была. Громовых тут многих запомнила, ещё о ком рассказать?
Глеб, не стал слушать рассказы про других Громовых, поблагодарил бабушку и ушёл. На улице его осенило, что ведь архивы-то должны быть, с картами рожениц, и наверняка можно найти документы, записи и выяснить, у кого в то время ребёнок умер. Почему-то именно этот факт ему показался наиболее важным. Он развернулся, что бы вернуться обратно в здание роддома и обомлел. Окна, буквально пару минут назад бывшие современными пластиковыми, сейчас были старыми деревянными.
Помещение внутри тоже выглядело не лучше, напоминая о советском прошлом. Старый поистрепавшийся линолеум под ногами, свисающая с потолка побелка, отваливающаяся кусками. Вот прошаркала по коридору старуха, и Глеб, было, подумал, что это его давешняя собеседница, но оказалось, что нет.
– Закрыт роддом, чего припёрси… – грубо, прокуренным низким голосом пробасила старуха и пошаркала дальше. Вокруг была какая-то могильная тишина, только звук шаркающих ног разрывал
