поднялись и опять вошли в тесный клинч, так что ударить друг друга как следует не удавалось. Меня это быстро утомило, я дернул Кирюху за рубаху на себя, а сам подался резко в сторону. Кирюха въехал коленом в батарею. Я вышел на середину комнаты, развернулся, встал в бойцовскую стойку. Но шестирублевая водка продолжала делать свое дело, мои руки сами собой опустились.
На первый взгляд, Кюрюха почти успокоился. Он размеренно подошел к столику, оглядел его, выбрал на нем вилку, с ней направился ко мне. Я продолжал стоять в стойке с поникшими руками. Я что-то рыпнулся, вилка уже была у меня в боку.
Как потом с хохотом рассказывал Мимозов, забавнее всего было смотреть на Ирину. Она полностью вжалась в кресло в углу, подобрала коленки и маленькие, как лапки, ступни под подол сшитого ею самой зимнего сарафана в мелкую черно-белую клетку, только ее огромные полные ужасом глаза глядели из темного угла.
Кирюха сыто выдернул из моего бока вилку и сбросил ее обратно на стол. Мы с Кирюхой еще немного позадирались словесно. Но после драки кулаками не машут, если машут, то по воздуху, мы помирились. Четыре дырки на боку заклеили пластырем. Полночи плясали под песни Smokie. Причем я проникся к Кирюхе такой нежностью, что поднимал его, стокилограммового, как невесту, на руки и продолжал танец. Мимозов танцевал величественно и экстатически, как камлающий шаман. Светка трепала и дергала подол своей юбки из стороны в сторону, выставляла поочередно длинные и тяжелые бедра. Одна Ира не танцевала, все так же сидела в кресле, поджав ножки.
Вывел из оцепенения и страшно возмутил ее Мимозов, ставший, наконец, меня с ней спроваживать. Он навис над нами, как гора, и брезгливо поморщился: «Всё, вам пора, ребята…». А я танцевать-то танцевал, но кровь у меня не останавливалась, сочилась из-под пластыря. Кирюху Мимозов не гнал, потому что явно его побаивался. Кирюха, и правда, был отморозком, и только шестирублевая водка, сдобренная, как я теперь понимаю, изготовителями демидролом, заставила меня схлестнуться с ним.
«Подлец же ты, Мимозов!» – гневно сказала Ира. «Ну вот! – добродушно развел руками Мимозов, – подлец! Да, я такой плохой. А вы все святые. Я равнодушный, зато вы не равнодушные».
Напоследок я пожелал Мимозе фламандского изобилия. От всего сердца, клянусь. Она ведь художница, вот я и пожелал. Она обижалась потом – целый год! Подумала, наверное, что я намекаю на пелемени.
Как Ира меня дотащила до дому, не постигаю. Рана-то пустяк, я просто был мертвецки пьян. Она, миниатюрная, волокла меня огромного и бесформенного от водки на себе по сугробам. А живу я не близко от Мимозовых.
Это всё бред жизни. В сущности же, мне продолжало казаться, что Ира Лёше Мимозову – пара. Что и присутствует жизненный бред оттого, что такие вот подходящие люди не вместе, и даже не подозревают, что им надо быть вместе.
Но полюбил Иру не Мимозов. Кто бы вы думали? Конечно, Шалтоносов! Деликатно он всё это время скрывал чувства.
…
