чистого съёба. Ну и раз уж так случилось, мир решил, пусть.
– Ты их отправляешь ТУДА… – догадался Серенький, – тех, кто хочет съебать. Наташу и других. Но почему одних мы видим, а других нет?
– Слои.
– Ах, да, слои… – упавшим голосом произнес участковый.– И, значит, ничего нельзя исправить…
– А нужно? – прищурился Вики.
– Не знаю. Но делать надо! Отправить делегацию, чтобы они посмотрели, проверили! Вдруг нашим согражданам там плохо?
– Это так не работает.
– Но нельзя же просто оставить как есть!
Участковый вскочил на ноги. Его била нервная дрожь.
– Я скоро вернусь, – пообещал он юноше.
– Не сомневаюсь, – кивнул Вики, – Ты почти все понял. Осталось самое главное.
+++
– Ефимка! – бабка Федора протянула в окно недокуренную самокрутку. – На-ка, угостись.
Гармонь в руках деда Ефима отозвалась благодарным скрипом и затихла к облегчению прячущихся по домам жителей.
– Не спокойно мне, ох, не спокойно, – пожаловалась бабка.
– Да уж какое спокойствие, – дед выпустил в небо сизую струю дыма, – и Серенький наш козлик копытом бьет. Кабы не случилось чего…
– Помянут к ночи… – пробурчала Федора, указывая Ефиму за спину, – вон скачет, подпрыгивает, руками размахивает… Пьяный что ли?
По деревенской улице к ним спешил участковый. Выглядел он помятым, всклокоченным и дерганым, как и положено человеку, совершившему краткий, но весьма содержательный экскурс в мироустройство.
– Мож, зады патрулировал? – предположил дед.
– Тебе все про зады, – окрысилась бабка и обратилась к Серенькому елейным голосом. – Умаялся, касатик?
Вениамин беспомощно развел руками и заплакал.
– Что ты, милый? – захлопотала Федора.– Помер кто?
Участковый отрицательно помотал головой.
– Ну и ладушки, ежели никто не помер, всё поправимо, – крякнул дед Ефим.
– Ничего не поправимо, – всхлипнул Серенький, – все уже давно так испорчено, что…
Из светелки Федоры грянул гром, а вслед за ним голос портрета главы деревенской администрации:
– А ну, козлик, цокай сюда. Живо!
Бабка Федора с дедом Ефимом обменялись тревожными взглядами.
Участковый вытер слезы и оправил китель.
– Итак, – сурово спросил портрет, – что мы имеем?
Вениамин принялся сбивчиво рассказывать. Дед Ефим, которого в светелку не пригласили, подслушивал сквозь щель в ставнях, захлопнутых бабкой Федорой из соображений повышенной секретности.
– Трижды облобызай меня в щеки, – велел портрет после того, как Вениамин закончил говорить.
На лице Серенького отразилось брезгливое
