сожранных ею путников: то ли по-сорочьи украшала свое жилище, то ли делала это с хитрым расчетом, как хозяйка, заряжающая мышеловку обжаренным сальцем, чтобы дурни вроде Даньки сами лезли на убой.
Но были там и коконы покрупнее, подлиннее. А когда налетал ветер, легкий душок превращался в переворачивающую кишки трупную вонь.
Кобылу Данька оставил на опушке леса – заявиться в паучье логово прямиком на скрипучей телеге было бы верхом идиотизма. Так что до места парень добрался своим ходом и сидел сейчас на корточках за поваленным стволом, высматривая паучиху. Жаль, что нынче не лето и не слыхать в лесу ни птичьего щебета, ни стрекота кузнечиков, по которым – вернее, их резкому обрыву – можно было бы судить о приближении твари…
Затем Данька разглядел позади паутины черное жерло норы и немного успокоился. Вот, значит, где она сидит. На другом конце поляны. Эх, удачно-то как он с горки скатился! Наезженная дорога его бы аккурат к норе привела, а с той стороны ее заметить сложно, как пить дать ухнул бы прямо к паучихе в лапы.
В траве что-то сверкнуло. Данька, не сводя глаз с паучьего логова, потянулся и вместе с палой листвой сгреб в кулак золотую цепочку с подвеской-слезкой. А вон и еще одна, со случайно нанизавшимся перстеньком. Видать, здесь прорвался кошель утаскиваемого гадиной человека, и драгоценная начинка дорожкой растянулась до самой паутины. Данька так на четвереньках по ней и пополз, воспревая духом с каждой находкой. Собственно, на кой ему вообще связываться с паучихой? На новый дом, даже с учетом доли неклюда, он уже насобирал. Вон ту еще кучку тряпья перебрать, вроде бы что-то в ней поблескивает – и хватит с него. Выпряжет кобылу и, нахлестывая, до темноты как раз успеет проскакать Волчью Слободку и распадок. А паучиха пущай настоящим героям остается – будь у нее в норе хоть сто пудов таких побрякушек.
Данька и не заметил, как подобрался к самой паутине – правда, к дальнему краю, откуда до норы оставалось не меньше тридцати саженей. И уже примерился поворошить приглянувшуюся кучку и отползти назад, когда сообразил, чего касается плечом.
Позабыв о сокровищах, парень медленно выпрямился, словно застуканный хозяевами вор.
Лицо было еще вполне живое, не обезображенное тлением. Человек как будто спал после тяжкой работы, заострившей скулы и проложившей темные тени под веками. Молодой еще мужик, лет тридцати, располагающего, не разбойного и не жуликоватого виду. Часть длинных волос была прижата доходящей до подбородка паутиной, часть свободно свисала вдоль висков; серые волосы, не седые и не русые, а словно пеплом присыпанные.
Данька с облегчением понял, что он его не знает. И только набрался сил отвернуться, как мужчина открыл глаза. Голубые, словно подернутые ледком приближающейся смерти, они двигались неестественно, рывками, только влево-вправо, но парня увидели. Пленник мучительно попытался сосредоточить на нем взгляд, двинул нижней челюстью, но из
