закусить? – спросил у приятеля Лузгин.
– Всё равно, – равнодушно мотнул головой Слава.
– Слабосолёный лосось, – принялся торопливо перечислять официант, – заливной говяжий язык…
– Давай заливное, – кивнул Геннадий, ощущая отстранённость Локоткова.
Заказ оказался на столе с опережающей ожидание клиентов скоростью.
– Ты у своих был? – прервал молчание после второй рюмки Вячеслав, вспомнив, что рано потерявший родителей Гена воспитывался здесь, в бездетной семье тётки, родной сестры матери.
– Почти у своих, – грустно покивал приятель, – только на могилках. Дядя Костя два года как умер. А потом, вот, мама-Лида. Хоронил, да в наследство вступал. Сейчас приезжал квартиру продавать.
Лузгин работал в Москве таксистом. Жил с женой и двумя детьми в двухкомнатной у тёщи.
– Удачно?
– Ещё как! Поэтому и решил обратно на самолёте. Ну, и покутил тут недельку, – хохотнул Геннадий. – Пока жена с тёщей на мои денежки лапу не наложили. Я же, блин, добрый. Всё равно отдам. А ты какими судьбами здесь? – скривился приятель, зажевав коньяк долькой лимона.
– Летел из Северо-Сибирска, – следом за другом выпил Слава, не притронувшийся к закуске. – Да вот, рейс на Москву, как назло, задержали из-за непогоды.
– Ты же вроде завязал со своей кризисной деятельностью? – удивился Лузгин.
– Случай особый. Нельзя было отказаться.
– А кто там, на заводе, без тебя рулит? Жена?
– Агата, – подтвердил Вячеслав. – Соскучился, – вымученно улыбнулся он, – сил нет. Привык, что всё время рядом и она, и малыши.
– Давай, за детей, – оживился Геннадий. – А то мы всё, не чокаясь, пьём.
– Давай, – с готовностью наполнил рюмки Локотков.
– О, Кирилл, ты чего торопишься? – обернулся к проходящему мимо столика молодому человеку Гена. – Посадку, что-ли, объявили?
– Нет, – приблизился мужчина, которого окликнул Лузгин. – Трухачёв, – протянул он руку равнодушно посмотревшему на него Славе.
– Вячеслав, – представился в ответ Локотков, отвечая на рукопожатие стройного молодого человека, лет тридцати трёх; с тонкими, неприметными чертами лица; темноволосого, с аккуратной стрижкой; в элегантной одежде, явно дорогих брендов, что не особенно бросалось в глаза, но и не оставалось незамеченным для тех, кто понимал в этом толк.
– Тогда, давай, к нам, – отодвинул для знакомого стул Геннадий. – Ещё коньяку, пожалуйста, – окликнул он оказавшегося неподалёку официанта.
– Да я не один.
– И приятеля зови.
– Некогда особо, Ген. Ну, ладно, по рюмашке, за знакомство. Я плачу. Марк! – подозвал он мужчину, который после оклика Лузгина, остановившись у выхода
