и не ее любимый Адмирал, о которых она писала во всех своих городских романах, так или иначе они появлялись там, и играли вовсе не эпизодическую роль.
Но на этот раз возник художник, гениальный, любимый художник, родившийся здесь, и скорее не призрак, а памятник ему на том самом Любинском все время возникал перед глазами, но никогда прежде она о нем не писала, собиралась написать, но не писала, так откуда он мог появиться теперь?
В этом не было никакой логики, она не чувствовала связи, она не понимала что и почему творится. И все-таки поспешно записывала строки, не в силах прерваться и остановиться. Даже если бы полыхал пожар, она бы не заметила этого, схватила диктофон и начала бы произносить строки, потому что важнее всего были эти самые мгновения, они уйдут безвозвратно, их не вернуть и не восстановить.
Она помнила такие мгновения, иногда они были связаны с тем, что переживалось, иногда никак не связаны, и только позднее их можно было расшифровать как-то.
Но на этот раз художник, потерявший голову от любви, владел ее душой, да еще в такие минуты, когда она смогла столкнуться с Призраком первой и единственной любви, что бы это значило?
Как только была поставлена точка, она перечитала написанное, даже еще не редактируя, а просто решив сделать какое-то открытие для себя, перечитала и остолбенела. Это была совсем другая история.
Царевна лебедь в черной бездне вод
Плывет куда-то в Пекло и зовет
Туда же живописца в поздний час,
И смотрит в душу, провожая нас.
За окнами унылый листопад,
И кажется все золото под ноги
Швыряет ветер целый час подряд,
Когда замрет Художник на пороге.
Он путает и время и миры,
К реальности не может он вернуться,
И так пугает этот шарм игры,
Где Демон со скалы вдруг улыбнулся,
И ищет Пан в глуши ночной цветок,
Он нынче расцветет для нас с тобою.
И только ал и призрачен восток,
Там пленники любви живут любовью.
Страсть пепелит, пугает пустота,
И где-то там, в тумане, за чертою.
Опять склонился молча у холста,
И призраки уводят за собою.
Повержен Демон, Пан нашел цветок,
И Лебедь из тумана выплывает,
Перед картиной замирает Блок,
И новую поэму сочиняет.
В наивности его и высоте
Совсем иная видится картина,
И только блики меркнут на холсте,
«И путь земной дойдя до середины»,
В лесу дремучем где-то у ручья,
Ждет не царевна нас, а Берегиня.
О, Живописец, эта даль твоя
Нас всех сегодня к пропасти откинет.
И будет мир у роковой черты
Совсем незрим по всем его приметам,
Когда Царевна с дикой высоты
Уходит в бездну, он лишится света.
Там
