и любое подобное лечение – это риск, на который они не готовы пойти в данный момент.
• Наш курс лечения называется «бдительное ожидание», что означает ежегодное МРТ-сканирование.
– Иногда у меня болит голова, – наконец отвечаю я и изо всех сил стараюсь не выдавать истинные эмоции. – Это единственное ее проявление.
Лео смотрит мимо меня в темноту. Его глаза покраснели из-за огромного количества пива, что он выпил за вечер.
– Я не это имел в виду. Тебе интересно, случится ли то, что случилось с твоей мамой, и с…
Со мной.
Лео замолкает, а я чувствую боль, будто он ударил меня ножом. Эта боль сильнее, чем головная.
– Да, – говорю я хриплым шепотом. – Мне интересно.
У моей матери была злокачественная опухоль. А моя – доброкачественная. Моя мать мертва, а я все еще жива. Рана у меня на душе из-за ее смерти все еще кровоточит, и мне не нравится обсуждать ее опухоль или то, как она умерла. Я сглатываю, чтобы справиться с комком в горле.
– Но я знаю, что случившееся с мамой со мной не случится.
Я этого не допущу.
– Потому что у тебя другая опухоль?
Другая ли у меня опухоль?
– Да.
И поэтому это не случится со мной? Нет. Перед маминой смертью мы очень долго разговаривали. Долгие дискуссии о ее выборе, моем выборе и о том, есть ли у меня вообще свобода выбора, если моя опухоль превратится в злокачественную. Кончина моей мамы была долгой и мучительной. Все свое оставшееся время, которое могла бы потратить на жизнь, она провела, застряв в больничной койке. Именно этого хотел мой отец. Именно это он и просил ее сделать. Именно этого он ждет от меня, а я этого не хочу. Не сейчас. Никогда.
Я не идиотка. И прекрасно понимаю, что появление призрака мамы может сигнализировать об изменениях в опухоли, но опять же, как узнать наверняка? В нашем доме живут привидения. Как и Люси, когда я была младше, то тоже видела ребенка в спальне на первом этаже. Уже много лет я слышу эти шаги, крики и смех.
Моя мама любила меня, и она любила моего отца. Может, теперь она здесь, чтобы убедиться, что любовь всей ее жизни в порядке?
Кроме встречи с мамой, никаких других изменений не произошло. Мои головные боли и мигрени остаются такими же, какими они были раньше. Никаких других физических признаков или симптомов из контрольного списка, который я запомнила с тех пор, как мне поставили диагноз в одиннадцать лет, не было: головокружение, покалывание, проблемы со зрением, онемение или судороги.
Если я расскажу папе о маме, то в тот же миг окажусь в больнице. Папа бросит свою работу, будет смотреть за мной двадцать четыре часа в сутки и погубит нас. И тогда я буду совсем как мама: умру в больнице, наполненной всевозможными ядами для борьбы с раком.
Моя следующая МРТ будет в июне. Если моя опухоль выросла, тогда, конечно, об этом узнает папа, но у меня есть почти год, чтобы прожить жизнь на полную.
– Единственная причина, по которой этот мир еще можно спасти, – это ты, – говорит
