такие зарубочки. Которые постарше, потемнее да помельче, те прадедовы: зарубка – комиссар, зарубка – комиссар. Потом дедовы пошли, до- и послевоенные, за ними отцовы, а с самого краешка, где еще место оставалось, Горкины пять штук. Если б не вся эта галиматья, он бы после сегодняшнего дела еще три вырезал, да, видно, не судьба. Эх!..
Захара тоже было жалко, ну, да куда ж попрешь против автоматов? Срезали, суки, прямо под корень, без малого пополам перерубили человека. Хорошо хоть неженатый он был, Захар-то. Не придется, по крайней мере, с вдовой объясняться, сиротам в глаза смотреть не придется.
Вот кого Горке не было жалко, так это Сохатого. И пулю ему, лежачему, в затылок Горка влепил, прямо скажем, с превеликим удовольствием. Давно Сохатый на это напрашивался, вот и дождался своего часа. Одна беда – побрякушку, которую он сюда из Волчанки, не подумавши, привез, пришлось там, в магазине, оставить. Цена ей, конечно, немалая, но Макар Степаныч, поди, тоже человек. Должен понять, что не было у Горки другого выхода. Ну, не было! Сунулся бы он обратно за этой цацкой – ни цацки не было бы, ни Горки, ни вестей, которых Макар Степаныч в Волчанке дожидается. Ничего бы не было, кроме еще одного покойника.
Сказать по правде, Горка до сих пор не мог взять в толк, как ему удалось выбраться из этой передряги не просто живым, а невредимым, без единой царапины. И ведь, казалось бы, за спины чужие не прятался, первым в пекло нырнул, прямо на стволы бандитские. Двоих наповал уложил, не считая Сохатого, а самого – ну хоть бы разочек задело! Видно, сказки насчет таежного духа, какими в Волчанке детишек стращают, не такие уж и сказки. Сберег Горку Большой Хозяин, от неминуемой смерти сберег! Значит, так надо было. Значит, имелись у него насчет Горки какие-то свои, хозяйские планы.
Перестрелку Егор запомнил плохо. Помнилось только, как запрыгнул в магазин через выбитую витрину и пальнул из обреза в чье-то оскаленное, широкое, с полной пастью золотых зубов, бледное рыло. Потом – провал, а дальше сразу же – лежащий на полу мордой вниз в луже собственной крови Сохатый, нацеленный ему в затылок обрез с последним патроном в стволе и четкая, как афиша на стене поселкового клуба, мысль: надо валить, пока не пришили. Вокруг грохотало, звенело и лязгало, на голову, за шиворот, в лицо сыпалось стекло пополам со штукатуркой; по магазину слоями плавал вонючий пороховой дым, на полу, среди осколков, мусора и кровавых пятен, блестели рассыпанные золотые побрякушки. Горка увидел, как от Захара во все стороны полетели какие-то кровавые клочья. В звенящей, черной пустоте проплывали обрывки каких-то смутных впечатлений: далекий вой милицейских сирен, выстрелы, матерные вопли, тусклый блик на испачканном кровью лезвии.
Горка загнал джип в какой-то двор, аккуратно поставил его на стоянку перед подъездом типового шестнадцатиэтажного дома, заглушил двигатель, вышел и на всякий случай, засунув руки в карманы, с независимым, хозяйским видом попинал носком грязного ботинка передний скат. Скат был черный, мокрый, оскаленный
