Алька, о какой безумной хрени ты сейчас думаешь? Люблю, хочу…
Меня похитили, издевались, почти убили. На моих практически глазах незнакомец прикончил четырех человек. Хотя разве они были люди? Скоты.
А дальше… Скотство заразно, да? Иначе как объяснить то, что случилось дальше. Что я, по сути, отдалась, а он взял… Ни про какое это не «люблю и хочу». Это другое все. Категории, вселенные даже разные. В обычной жизни такого не бывает, слов для этого я и не знаю даже.
– Ты в порядке? – наклонился мужчина надо мной, еще плохо различимый в сером предутреннем свете.
Все, что я запомнила и видела сейчас, – он огромный. Бритая голова. Плечи, на которых нес меня, широкие, мощные, как валуны. Ладони, которыми удерживал, здоровенные, твердые, горячие очень. И он тяжелый. Сильный до жути. Пах снегом и потом. И сгоревшим порохом. И внутри меня его тогда было так много… Внутренние мышцы сжались, добавляя тягучей боли в животе и там, в сокровенной глубине тела… такой, черт возьми, глубине, где никогда прежде я не чувствовала… никого. А сейчас… Там болело, но не так, что хотелось замереть, расслабиться, переждать, пока схлынет. Нет. Невольно тянуло сжимать мышцы там снова и снова, переживая эти волны тягучей болезненности. Как чесать укус комара. Безумие, как есть разрушительное безумие.
– Я… – вышел какой-то сип, и снова прошило болью. Совсем другого свойства. Губы, треснувшие, болели, горло, ребра. – Мне нужно…
– Сейчас, – мой спаситель нахмурился. Кажется. Мне так почему-то показалось, пусть света и было недостаточно, когда он стал разворачивать меня, как спеленутого ребенка. – Ведро вон там в углу, – он кивнул в нужном направлении. Реально ведро. С крышкой.
– Что? – оторопела я.
– Я не буду смотреть, не хипишуй.
– Я не могу…
– На улицу не хрен шастать. Потная вся со сна, – с легким раздражением ответил он.
– Я не буду при тебе! Я замужем вообще-то! – черт знает зачем и выпалила это. Очень вовремя вспомнила. К месту. И не плевать ли ему?
– Угу. Замужем, – шумно выдохнув, кивнул мой спаситель.
– Я… я не знаю, как вышло… это.
Он только молчал и смотрел. Глаз и выражения лица в полумраке не разобрать, но у меня аж мурашки рванули.
– Я никому не скажу… ни о чем, – промямлила, все более теряясь под его невидимым, но физически тяжело ощутимым взглядом.
– Думаешь, меня е… волнует? Сдохли и сдохли. Мрази.
– Я не только про… этих. Мы там… будем считать, что не было… ничего.
– Не будем, – отрезал он, пугая меня. – Вставай.
Не дожидаясь, пока послушаюсь, он отбросил тяжелый край шкуры и рывком поставил меня на ноги. Стало стыдно до удушья. Сверху его свитер, ниже пояса ничего. Ничего не видно «такого», но я в жизни себя более голой перед посторонним человеком не ощущала. А приток влаги между ног… Само собой, ни о каком предохранении
