слова удивительным образом прозвучали почти как тогда, рождая целый сонм воспоминаний. Вот только теперь, когда Тэра играла для него, Хэфер любовался ею, а после выразил своё восхищение так, как умел только он… И под его ладонями её тело пело так, как ещё недавно пели струны лиры…
Глава 2
– Видят Боги, мне искренне жаль, что нам приходится даже обсуждать такое, – Хатепер тяжело вздохнул.
– Когда отвечаешь за множество жизней, часто приходится совершать и то, к чему не лежит сердце, – прошелестел Минкерру. – И ты, и я понимаем это. А тем более – наш Владыка, да будет он вечно жив, здоров и благополучен.
Хатепер посмотрел на Первого из бальзамировщиков, занимавшего этот пост ещё при его родителях. Время иссушило Минкерру настолько, что он и сам походил на мумию. Рога на гладко выбритой голове потрескались, а кожу цвета тёмной бронзы испещряли глубокие морщины. Когти на его тонких узловатых пальцах почернели, став похожими на когти священных псов Ануи. Тяжёлая пектораль с изображением Ануи, украшенная самоцветами и драгоценной эмалью, крепившаяся на прорезном ожерелье со сценами из легенд, казалась непосильной ношей. Но дряхлому телу было не скрыть могучий дух, познавший тайны неведомого, прозревавший сквозь покровы привычного. Смерть и вечность были его друзьями и соратниками. Дыхание древних гробниц было его дыханием. Руки его пропустили сквозь себя память сотен жизней, и каждая жизнь оставила свой след. Даже самому Хатеперу было немного не по себе рядом со старцем, и ещё более не по себе – вести этот тяжёлый во всех отношениях разговор.
Говорили они, разумеется, без свидетелей. Даже своих доверенных Верховный Жрец попросил уйти, как и сам Хатепер – своих телохранителей. «Пусть Минкерру сам сообщит своим то, что сочтёт нужным. И без того культу Ануи сейчас приходится нелегко», – справедливо рассудил дипломат.
– Владыка передаёт тебе право отдать этот приказ, мудрейший, – сказал он. – Насколько возможно, мы оставляем дела жрецов – жрецам.
– И я благодарен вам, – тень улыбки тронула узкие бескровные губы. – Многое, очень многое пережил северный храм… Не думал я, что мне доведётся засвидетельствовать его окончательное разрушение.
В личной приёмной Верховного Жреца было тепло, но Хатепер ощутил холод, когда тяжёлые веки старца поднялись, обнажая бездонные агатово-чёрные колодцы. Точно едва ощутимый порыв ветра пронёсся, хотя окна оставались закрытыми.
– Но того же ждут от меня мои братья и сёстры, – продолжал бальзамировщик. – Того же ждёт народ, который не должен потерять веру в тех, кто ведёт его. Я возьму на себя бремя этого греха. Ануи видит чувства и помыслы мои.
Дипломат поднялся из кресла и чуть поклонился. Слишком многое стояло за этими словами – безусловная верность, нерушимость единения жречества и светской власти. А ведь сколько тяжёлых этапов знала история Империи, когда между жрецами с одной стороны и вельможами, а иногда и самим Владыкой с другой вспыхивали конфликты! Некоторые из этих конфликтов, казалось,
