вот, уже обиделся! – ухмыльнулся Саша. – Ладно, иди спать, завтра что-нибудь придумаем. Да будь рядом: мне, может, квасу захочется!
– Слушаю, мин херц, – Ванька вышел из барских покоев и присел на узенький топчан, тянувшийся вдоль стены. Спать ему не хотелось, гулять – тоже, оставалось сидеть в темноте и вновь раздумывать о своём будущем, которое не радовало.
Пока был в здравии Андрей Александрович, жизнь в поместье была хороша для всех крепостных: никого он не неволил, не наказывал зря, а только по делу; лентяев и озорников не жаловал, ни над кем не куражился. И крестьяне, и дворовые любили и уважали его. Елизавета Владимировна, которую все они звали не иначе как матушкой да государыней, была добра и снисходительна к своим подчинённым, приказы её были всегда разумны, зла к провинившимся она не испытывала, старалась разобрать каждый проступок до ниточки и понять виновного.
Не то молодой барин Александр Андреевич. Ему сызмала доставляло удовольствие покуражиться над беспомощным: щенком ли, котёнком, мальцом малолетним. Причём так, чтобы ни мать, ни отец об этом не проведали. Старый барин до самой смерти своей пребывал в уверенности, что сын его – мальчик особенный, очень умный и поэтому не совсем похож на других, что является его несомненным достоинством. Мать тоже списывала дурные поступки сына на его вздорный характер, желание идти поперёк воле старших, на то, что он легко поддаётся влиянию момента… Ни один из них не осознавал того, что рано поняла его молочная мать и впоследствии – Ванька: Саше нравилось быть жестоким, его радовала сама возможность угнетать кого-либо; и если в спокойном состоянии духа он мог сдерживать себя, то в раздражённом его гнев изливался на всех, кто оказывался поблизости.
Ваня видел, что дурные склонности постепенно берут над молодым хозяином верх, и опасался того времени, когда крепостные останутся без своей заступницы – барыни Елизаветы Владимировны. Он усердно молился за её здоровье и просил Бога продлить её дни на земле…
Ночь прошла спокойно. Ванька дождался, когда хозяин уснёт, и вышел во двор посмотреть на звёздное небо. Образование, полученное им, привело к тому, что он слишком много размышлял о своей судьбе и о судьбе других крепостных, о том, почему одни люди рождаются свободными, а другие вынуждены быть их рабами – словом, учение развило его ум, но бесплодные рассуждения иссушали и утомляли его. А ещё Ванька слагал вирши – совершенно неожиданно он обнаружил в себе этот дар и даже начал записывать некоторые особенно удачные строки. И конечно же, он читал, читал в свободное время, которого у него практически не оставалось, читал по ночам при лучине или свечных огарках, которые тайком собирал по всему дому.
Но сейчас ему было не до книг, Ванька чувствовал, что его хозяин назавтра выдумает, как обмануть барыню, и привлечёт его к выполнению своего плана. А лукавить Ванька ох как не любил! Он и умалчивать-то не мог: глаза его сразу выдавали и румянец, заливавший не только щёки, но и уши, и лоб.
– Ладно, – пробормотал он под нос, – утро вечера мудренее…
На следующий день утром
