хотя в этом более варварском окружении с успехом сочетал в себе все три ипостаси. Он раскрыл не одно загадочное восточное преступление. Однако, поскольку мало кто был знаком или испытывал тягу к подобному увлечению или, вернее сказать, области знаний, его интеллектуальная жизнь проходила в одиночестве. Хорн Фишер был одним из немногих исключений, ибо имел удивительный талант разговаривать почти с кем угодно практически на любую тему.
– Ботаникой занимаетесь? Или археологией? – поинтересовался Грейн. – По-моему, круг ваших интересов, Фишер, поистине безграничен. Я бы даже сказал: если вы чего-то не знаете, то об этом и знать не стоит.
– Ошибаетесь, – довольно резко, даже с горечью в голосе (что было для него очень необычно), возразил Фишер. – Я знаю как раз то, чего лучше б и не знать вовсе: темная изнанка вещей, вся эта закулисная возня, грязные интриги, подкуп и шантаж, которые зовутся политикой. Разве стоит гордиться тем, что ты побывал во всех этих сточных канавах? Нет, я стану этим хвастать перед мальчишками на улице.
– Что вы имеете в виду? Что это с вами? – удивился его друг. – Никогда вас раньше таким не видел.
– Мне стыдно перед собой, – ответил Фишер. – Я только что вылил ушат холодной воды на воодушевление одного мальчика.
– М-да, такое объяснение исчерпывающим никак не назовешь, – заметил знаток криминалистики.
– Причиной его воодушевления была, разумеется, эта чертова газетная белиберда, – продолжил Фишер, – но мне-то стоило знать, что в таком возрасте идеалами могут стать даже иллюзии. Иллюзии ведь лучше реальности. Вот только, лишая молодую душу даже самых отвратительных идеалов, ты берешь на себя очень неприятную ответственность.
– Что же это за ответственность? – поинтересовался его друг.
– Когда такое происходит, слишком велика вероятность того, что он направит свою энергию на что-то еще худшее, – ответил Фишер. – И путь его может оказаться бесконечной дорогой… Бездонной ямой, глубокой, как этот бездонный колодец.
В следующий раз Фишер увидел своего друга только две недели спустя, когда забрел в сад во дворе клуба, с противоположной от спортивной площадки стороны. Озаренный ярким солнцем пустыни, сад этот был насыщен сочными цветами и сладкими запахами субтропических растений. Грейн был не один. Рядом с ним были еще двое мужчин, один из них – теперь уже знаменитый заместитель главнокомандующего, известный всем как Том Трейверс – худощавый, темноволосый, выглядевший старше своих лет мужчина, лоб которого прорезала глубокая морщина, а в форме черных усов чувствовалась какая-то мрачность. Им только что подал черный кофе араб, который сейчас временно выполнял обязанности слуги при клубе, хотя был всем известен (если не сказать, сделался знаменит) как старый слуга генерала. Звали его Саид, и от остальных семитов отличался он тем, что необычайно вытянутое желтое лицо
