рожу он?
Монах вздохнул.
– Нет, это я на камушке оступился. Со спины-то когда на тебя… И ведь к самым стенам за мной пришёл, не побоялся от братчиков в двух шагах. – Он виновато посмотрел на Иосифа. – А я целый день по таким местам бродил – ни души вокруг на три коровьих рыка. Почему не там?
– Бывает, – сказал я, – бывает.
– Опиши его, – потребовал Молодой.
Рыжий задумался. (Неудивительно, ведь ему предлагали описать человека, напавшего сзади.)
– Очень чёткая скотина. Ну вот если б был такой интерес: убивать, – так это про него.
– Снайпер? – спросил я.
– Да ну. Я же говорю: убивать. Убивать голыми руками. Ну вот как мы скот режем.
– Вы, монахи, режете скот? – уточнил Фиговидец.
– Не сам же он себя, – вспылил Иосиф, который и так уже слишком долго молчал. И не то, как я быстро понял, что он был из болтунов; он не очень любил говорить, но не выносил, когда много говорили другие – и тогда ему просто приходилось заглушать их гомон собственным, хотя бы не таким глупым, голосом.
В деревне не раз видели и хорошо разглядели Сахарка, но было мало пользы от описаний, которые Молодой пытался то выбить, то выменять. «Аспид, аспид попущенный», – терпеливо твердила деревня, словно само слово «аспид» было картинкой и даже фотографией, которую они протягивали любопытствующему. Рост, вес, возраст, цвет глаз и волос, особые приметы – предполагалось, что всё в ней заключено, и чего же больше? Такие уточнения, как «тёмный» или «блондин», «молодой» или «в возрасте», только извращали смысл, как пририсованные на фото усы.
Игнатка зашёл с другой стороны, но опять неправильной, и как описание мужиков было для нас нечитаемо лаконичным, так он погубил портрет поэтическими излишествами, в завитках и штриховке которых стали неразличимы черты модели. Собственно говоря, это был портрет души, та аллегория, которую никак не соотнести с реальными ушами и носом. И мы слушали, мало желая знать, как выглядит душа убийцы, недоумевая и пытаясь увидеть там, где нам предлагали понимать. Молодой устал позже всех. Наконец и он сдался и задал новый вопрос:
– Куда он мог пойти?
– А куда захочет, – сказал Нил. – Господь по земле, окаянный сквозь землю. Пойдёт откуда пришёл, или дальше понесёт нелёгкая. Может, и сюда вернётся, да, Иосиф?
– Пусть возвращается, Нил. Я ему руки оборву, по оврагам поразброшу.
– Как же так, – сказал Фиговидец, – вы ведь монахи. Разве вам можно людям руки рвать и по оврагам разбрасывать?
– А ты думал?
– Я думал, Бог кротких любит.
– И дураков, – с гоготом добавил Молодой.
– Бог любит всех. Нет надобности нарочно из себя дурака делать, чтоб к Нему подлеститься.
– И смирен пень, – сказал Нил весело, – да что в нём.
Братчики предложили похоронить нашего покойника, и Молодой сказал «нет». («Он его что, всегда теперь с собой возить будет?»
