если бы они догадались, что он пытался устроить диверсию на железной дороге, они бы послали его в государственный госпиталь или прямиком на допрос. Значит, они не подозревали. Они не могли. Но что случилось с его ногой?
Медсестра заправляла края простыни под матрас. Он ждал, пока она закончит, и когда она повернулась снова к нему, спросил:
– А вы знаете, что… что случилось с моей ногой?
Она молча взяла историю болезни, которая, видимо, висела на изножье кровати. Она посмотрела в нее и нахмурилась.
– Мне жаль, но я не знаю. Тут все на немецком…
– Дай-ка мне взглянуть, – громко вмешался бош с соседней кровати.
Не поворачиваясь к нему, она передала ему историю болезни.
– Перелом бедра. – Бош замолчал. – Тебя что, поезд сбил?
– Нет. – У Жан-Люка снова закружилась голова. – Часть железнодорожных путей отошла, и я попал под нее.
– Ты работаешь на железной дороге?
– Да, сэр.
– Ну, будь осторожнее в следующий раз.
Жан-Люк кивнул и повернулся к медсестре. Он понял, что та собирается уходить, но ее присутствие успокаивало его. Она хотя бы была француженкой.
– Сколько я пробуду здесь, сестра? – Он попытался улыбнуться, но было слишком больно.
– Я не знаю. Вам нужно спросить это у доктора.
И она ушла, оставив его наедине с бошем.
Глава 11
Шарлотта
Париж, 4 апреля 1944 года
Как будто мне не хватало комендантского часа, установленного бошами, и мои родители установили свой. Я должна была возвращаться домой к восьми, хотя в свои восемнадцать лет я мечтала выходить вечерами в кафе или на танцы на один из секретных балов, о которых все взволнованно шептались. Я могла развлекаться только по пятничным вечерам, когда мне разрешали пригласить парочку друзей. Мама позволяла нам собираться в библиотеке, она была намного уютнее гостиной, в которой стояли жесткие кушетки эпохи Людовика Шестнадцатого. В библиотеке же была мебель, привезенная из нашего загородного дома, – из потертой мягкой кожи. Нам нравилось развалиться в ней и притворяться, что мы курим и что мы такие декаденты, когда на самом деле мы всего лишь жевали твердые лакричные палочки и пили чай, который мама заказала из Англии еще до войны.
– Ты знаешь, что Марк уехал? – Агнес облизывала свою лакричную палочку, искоса поглядывая на меня.
– Но он ведь католик! – Мое сердце забилось чаще. Они не могли его забрать.
– Нет, глупенькая. Он присоединился к Маки.
– Нет!
– Он что, не приходил попрощаться с тобой?
Мне нравился Марк, и Агнес знала это. Я покачала головой. Они обе смотрели на меня с жалостью.
– Не переживай, – сказала Матильда, – он ни с кем не попрощался. Мы узнали это только благодаря тому, что его мама встретила мою маму в очереди за пайком. Она очень расстроена, конечно. Боши убьют
