над Старым городом явился, небо лопнуло, словно разноцветное яйцо, солнечный желток выкатился, Иркина жизнь наполнилась неведомыми прежде красками.
За последующие две недели я успела узнать про Илюшины привычки и гастрономические пристрастия почти все. В те редкие минуты, когда мы с Иркой усаживались на большой плоский камень во дворе больницы, чтобы подставить лица солнцу и передохнуть, она принималась рассказывать про своего возлюбленного, глаза ее сияли, и казалось, что чем нестерпимей это сияние, тем дольше оно продлится.
Но Илюша был не Иркиным, а чужим, он принадлежал неизвестной нам женщине Людмиле, которую мне было заранее жалко.
– Зачем он тебе, Ирка? – однажды спросила я. – Это же не кино. Жизнь. А ты ее просто так тратишь.
– Почему это просто так? – взвилась она. – Вот еще выдумаешь.
– Да потому, – вздохнула я, – потому. Все равно вам вместе не стареть. А все остальное не так и важно.
– Ты не можешь знать – что важно, а что нет, – отвечала мне Ирка. – А может быть я завтра утром не проснусь. Или он. А пока – пусть крошка, но счастья.
Я пожимала плечами, потому что возразить мне было нечего, и шла проверять, как дела у Розочки.
– Розочке сегодня получше, что скажете, доктор?
Это Изя, Изю в нашем отделении знают все, у него трясутся руки и слезятся глаза, Изя в прошлом тоже врач, но это было давно, они из Киева.
– Мы из Киева, – снова и снова рассказывает он свою историю, не историю болезни, а историю жизни, и теперь ее знают все, даже те, кто не понимает по-русски.
– Мы из Киева. В Израиль стареть приехали. Если вместе – стареть не страшно.
Изя говорит короткими предложениями, с придыханиями, будто боится себя расплескать.
– Розочка работала в детском саду, была заведующей, ах, если бы вы знали, как ее любили. Ее невозможно не любить, мою Розочку. И красивая, и умная, и работящая. А какая умелица! Розочкины работы выставлялись на всесоюзных выставках, их даже в кино брали. Она шила народные костюмы, моя Розочка. Ну, знаете, совсем как раньше. Кокошники там, сарафаны. Я-то в этом не понимаю ничего, но специалисты говорили, что у нее уникальные руки.
В этом месте Изя обычно поворачивается к жене и берет ее за руку.
Руки у «печеночников» – они особенные. Высохшие, желтые, в красных крапинках на ладонях. И еще запах. Перезрелых яблок.
Изя берет Розочку за руку, а лицо такое… Тот, кто на него в этот момент смотрит, обязательно глаза опускает.
Изя берет Розочку за руку, продолжает:
– До Киева мы с Розочкой жили недалеко от Чернобыля, вот уж не повезло, так не повезло. Но, с другой стороны, не может же всю жизнь человеку везти, правда? Даже как-то несправедливо.
Тут Изя обязательно заглядывает в глаза собеседнику и улыбается, а может, это и не улыбка.
– Из-за этого Чернобыля мы и заболели. А теперь вот лечимся.
Так и говорит – «мы». Хотя сам – здоровяк румяный. Будто хочет часть болезни на себя принять.
