приговор, он горячо просил г-на де Лобардемона и других членов комиссии смягчить суровость их приговора. Г-н де Лобардемон ответил, что единственный способ заставить судей смягчить наказание – это сразу же объявить его соучастников и каким-либо образом покаяться в своих прошлых преступлениях, умоляя Бога о милосердии. Единственным ответом, который он дал, было то, что у него не было сообщников, что все это было ложью, ибо нет никакого мага, и кроме того, что на его месте должны быть другие, истинные преступники.
На последние сорок дней комиссар поставил рядом с ним двух монахов, чтобы обратить его в свою веру. Но все было напрасно. Ничто не могло тронуть этого закоренелого грешника. Это правда, однако, что обращение мага является настолько редким явлением, что его следует отнести к разряду чудес. «Я не удивляюсь», – говорит один из присутствующих, – «ни его неосведомленности, ни его отказу признать себя виновным в колдовстве, как под пыткой, так и при казни, ибо известно, что колдуны обещают дьяволу никогда не признаваться в этом преступлении, а он в свою очередь ожесточает их сердца, так что они идут на смерть безумными и совершенно нечувствительными к своим несчастьям». Прежде чем подвергнуть пленника пыткам, к нему обратился отец Лактанс, человек великой веры, избранный епископом Пуатье для того, чтобы побудить преступника покаяться, как это всегда делается в случае с магами. Все плакали, кроме пленника. Г-н де Лобардемон тоже заговорил с ним вместе с судебным лейтенантом из Орлеана, но, несмотря на все их усилия, они не произвели на него никакого впечатления. Это побудило г-на де Лобардемона отдать приказ о применении пыток бутсом11, во время которых он повторил свои вопросы относительно сообщников. Грандье всегда отвечал, что он не волшебник, хотя совершал и более тяжкие преступления. Когда его спросили, какие именно преступления, он ответил, что преступления человеческой слабости, и добавил, что если бы он был повинен в магии, то стыдился бы этого меньше, чем других своих преступлений. Эта речь была смешна, особенно в устах священника, который должен был лучше, чем мирянин, знать, что из всех преступлений самое великое-это колдовство.
Пытка не вызвала у него ничего, кроме криков или, скорее, вздохов из глубины его груди, не сопровождаемых слезами, хотя, согласно ритуалу, он бы плакал, если бы был невиновен, но если виновен, оставаться бы без слез. Несмотря на сильную жажду, он несколько раз отказывался пить святую воду, когда ему ее подавали. Наконец, принужденный пить, он сделал несколько глотков с горящими глазами и ужасным выражением на лице. Никогда даже в самых страшных мучениях он не произносил имени Иисуса Христа или Святой Девы, разве что повторяя слова, которые ему было приказано произнести, да и то так холодно и скованно, что помощники приходили в ужас. Он никогда не обращал своего взора ни на образ Христа, ни на образ Девы Марии, которые были ему предоставлены, несмотря на увещевания.
