style="font-size:15px;"> «Братцы, долго меня мучила мысль, которая не давала мне покоя. Отчего любимый мною простой народ русский, которым держится вся Россия, так бедствует?» (Вопрос, что называется, на засыпку; сейчас, через сто сорок лет, он актуальности, мягко говоря, не утратил.) «Отчего рядом с нашим вечным тружеником, простым народом – крестьянами, фабричными и заводскими рабочими и другими ремесленниками – живут в роскошных домах, дворцах люди, ничего не делающие, тунеядцы: дворяне, чиновничья орда и другие богатеи, и живут они на счёт простого народа, чужими руками жар загребают, сосут кровь мужицкую». Кто же виноват? Ответ берётся понятно откуда. «Захотел я узнать, что умные люди насчёт этого думают. Стал читать книги, много книг перечитал о том, как люди жили в прежние времена. И что же, братцы, я узнал? Что цари-то и есть настоящие виновники всех наших бед». Надо царя убить, и рай наступит. И тогда «русский народ сумеет управиться… сам собою. Будет у всех достаток, так не будет и зависти… все будут равны, и заживёт радостно и честно русский рабочий народ».
Мотивы покушения следователям стали ясны: социализм. Тут вспомнили: несколько дней назад бдительные петербуржцы доставили в III Отделение несколько таких же листков, исписанных тем же аккуратным почерком. Арестованный не отпирался: экземпляров прокламации он изготовил около сотни.
А за стенами здания на Фонтанке уже поднималась волна неслыханного общенационального шума. За царя молились в церквах; на вечерних представлениях в театрах публика вместе с актёрами пела «Боже, царя храни!». Молебны и пение гимна повторились на следующий день, через день, ещё через день… 5 апреля газеты опубликовали первые письма, восславляющие Провидение за чудесное спасение царя-освободителя. 6 апреля газетные столбцы состояли в основном из этих приветственных воплей, несущихся из всех углов необъятной России; поток их не иссякал еще две недели. О свершившемся чуде говорили всюду: на светских приёмах, в школах, в университетах и в кабаках. Верноподданническая радость объединила богатеев и бедняков, аристократов и прощелыг, учёных и неучей в одном экстатическом порыве любви к государю. Немалая часть этой любви была перенесена на Осипа Комиссарова. Государь пожаловал ему права дворянства; петербургские дворяне по подписке купили ему имение где-то там, в Буйском уезде. Университетские профессора скинулись на создание школы его имени в селе Молвитине. В петербургском светском обществе Осип Иванович Комиссаров-Костромской стал модной персоной, его зазывали на рауты, его чествовали на обедах, перед ним вставали в театре…
Министр внутренних дел П. А. Валуев (его отставка с этого поста была не за горами, но он об этом ещё не знал) записал в дневнике: «Пересол разных верноподданнических заявлений становится утомительным. Местные власти их нерассудительно возбуждают канцелярскими приёмами». О Комиссарове Валуев отзывается скептически: «Не доказано при следствии, чтобы он отвёл руку или пистолет убийцы». Тотлебен, по мнению министра, «первый пустил в ход эту повесть,
